Провал операции вызвал ярость в Белом доме. 7 апреля Никсон, сделав бравую мину при плохой игре, заявил по национальному телевидению: «Силы Южного Вьетнама продемонстрировали, что и без американских советников способны эффективно сражаться с лучшими войсками, которые может выставить против них Северный Вьетнам». Что касается мирного урегулирования, то операция дала прямо противоположный эффект, заметно ослабив, а не усилив позицию США на переговорах в Париже. После сокрушительного поражения в Лаосе мало кто верил в устойчивость режима Тхиеу и боеспособность его армии, однако под давлением внутренней политики администрация США не могла остановить уже начатый процесс вывода войск.

Администрация решила частично обвинить в случившемся вьетнамцев, на которых сосредоточил свой гнев Киссинджер, но основную вину возложила на собственных военных. Как заявил Александер Хейг, «президент Никсон и остальные, кто был вовлечен в стратегическое планирование, были разочарованы тем, как министерство обороны провело эту операцию»[1183]. В первоначальном приступе гнева Никсон хотел уволить Абрамса и заменить его первым попавшимся под руку офицером, т. е. Хейгом. «Садись на первый же самолет и лети в Сайгон! — бушевал он. — Заберешь у него командование!»[1184] Позже Хейг утверждал, что убедил президента подождать 24 часа, прежде чем принимать столь важное решение. После чего Никсон, разумеется, успокоился и смягчился. Эта история представляется вполне правдоподобной, хотя Киссинджер ее оспаривал. Сам советник по национальной безопасности заявил, что больше не поверит ни единому слову Абрамса.

Надвигающаяся предвыборная кампания занимала в дискуссиях в Белом доме все больше места. 19 марта 1971 г. Киссинджер сказал: «Мы не можем, грубо говоря, сдать их [Южный Вьетнам] перед выборами»[1185]. — «Понятное дело», — согласился президент. Киссинджер уверял Никсона, что, если он признает поражение во Вьетнаме, американцы не простят ему этого и не проголосуют за него на выборах. Он предостерегал против совершения такой «популистской ошибки», как возвращение всех американских войск домой уже в этом году. Судя по имеющимся у нас сведениям, Никсон, Киссинджер и Холдеман никогда не обсуждали вопрос о том, требуют ли интересы южновьетнамского народа сохранения военного присутствия США после президентских выборов в ноябре 1972 г. Белый дом уже принял решение пожертвовать Южным Вьетнамом. Нужно было лишь выбрать подходящий момент.

Во внутренних дебатах все острее доминировал вопрос о судьбе почти 600 американских пленных, находившихся в руках у коммунистов: американцы купили 50 млн стикеров и 135 млн почтовых марок в поддержку военнопленных. Администрация неоднократно обращалась в конгресс с запросом выделить финансирование на минимальные военные усилия, чтобы сохранить хотя бы какое-то средство давления на парижских переговорах. Но 7 апреля, перед телевыступлением президента, в ходе заседания на Капитолийском холме один из сенаторов потребовал ответить на вопрос: если им не удалось заставить Ханой обменять пленных, когда во Вьетнаме находилось полмиллиона американских солдат, почему сейчас конгресс пытаются убедить в том, что сохранение 50 000 контингента поможет решить эту проблему? На следующий день Никсон пожаловался Киссинджеру: «Я же не мог ему сказать: „Когда у нас останется там 50 000, мы сможем предложить им простую сделку — 50 000 в обмен на пленных — и они согласятся в ту же минуту, потому что спят и видят, чтобы мы убрали оттуда нашу задницу“»[1186]. — «Понятное дело», — сказал Киссинджер. Никсон засмеялся: «Вот в чем штука».

Джон Пол Ванн, недавно назначенный глава программы принуждения к миру и старший гражданский советник на Центральном нагорье, после «Ламшон 719» так оценил ситуацию: «Конфликт постепенно перемещается на север, в зоны ответственности I и II корпусов, и перерастает во все более классическую войну между Северным и Южным Вьетнамом»[1187]. Эта оценка очень точно отражала происходящее в ТВД. 7 апреля воздушная разведка показала, что плотность движения грузовиков по тропе Хо Ши Мина в Лаосе полностью восстановлена.

В этой кровопролитной драме порой находилось место и для комедийных эпизодов: как-то Абрамсу доложили, что ВМС США доставили в бухту Камрань пять дрессированных дельфинов-афалин, обученных атаковать пловцов-диверсантов. «Среди противника распространена информация, — продолжил офицер, — что дельфины приучены нападать только на пловцов мужского пола. По нашим последним сведениям, противник уже готовит пловцов-женщин для проведения диверсий»[1188]. Вскоре генералу сообщили, что один дельфин уже дезертировал. Тем временем в лагере спецназа в Бупранге межкультурная напряженность между местными горцами и камбоджийцами едва не вылилась в серьезный бунт. Горцы поклонялись священному питону, жившему в джунглях недалеко от лагеря: они приносили ему жертвы и просили, чтобы он сохранил им жизнь в бою[1189]. Но однажды камбоджийцы поймали этого питона и съели. Американские советники с трудом погасили вспыхнувший конфликт и заключили между сторонами перемирие: было решено, что для восстановления гармонии в лагере нужно принести в жертву белого водяного буйвола. Американцы стоически прочесали окружающие деревни, нашли подходящее животное и выкупили его у крестьян. Чтобы доставить его в лагерь, был вызван транспортный вертолет C-7. Однако во время транспортировки случилось несчастье: стропы, на которых был подвешен буйвол, запутались вокруг его половых органов, так что в лагерь тот прибыл уже мертвым и непригодным для жертвоприношения. После еще одного раунда сложных переговоров горцы согласились заменить буйвола 200 курицами, которые были доставлены в Бупранг, принесены в жертву в соответствии со всеми правилами и съедены.

Вскоре после краха лаосской операции Абрамс был приглашен на церемонию поминовения на вьетнамском национальном кладбище под Сайгоном. После завершения церемонии почетные гости, воинские подразделения и оркестранты начали расходиться, но генеральский вертолет задерживался. В конце концов на кладбище остался только Абрамс со своим эскортом. Стоя в тишине, он наблюдал за приближавшейся к кладбищу семьей — сержантом ВСРВ с женой и детьми: «Она была беременна. С ними было трое маленьких детей. Одного он нес на руках… Было видно, что они шли пешком издалека. Один из мальчиков лет девяти тащил в руках большой полиэтиленовый пакет. Из пакета торчала связка ароматических палочек, и, наверное, там еще лежала какая-то еда, чтобы перекусить… Думаю, они шли на могилу своего родственника»[1190]. Как и многие ратные люди, Абрамс был склонен к редким, но острым приступам сентиментальности. «Все эти разговоры о том, что азиаты не ценят жизнь, — нелепый бред, — прочувствованно заключил он. — Они чувствуют так же, как мы».