– Пора тебя постричь. Чтоб была как все.

Она обошла ее и щелкнула садовыми ножницами. Хана уже простилась со своими красивыми локонами, которыми втайне гордилась. Кейко подняла ножницы, и Хана приготовилась к щелчку совсем близко от головы, но тут вмешался охранник:

– Некогда этим заниматься. Просто завяжи сзади. Кейко подчинилась, и охранник приказал всем расходиться по комнатам и ждать. Не глядя на Хану, девушки вымыли свои тарелки и направились к лестнице. Она двинулась следом, не зная, чего нужно ждать.

– Погоди. – Солдат остановил Хану и достал из лежавшей на стойке сумки фотоаппарат. – Сядь вот сюда. – Он повозился с фотоаппаратом. – Не улыбайся, – и он дважды клацнул затвором.

Хана едва успела сообразить, что к чему. Солдат велел возвращаться в комнату и грубо подтолкнул к лестнице. Она поднималась, глядя на лица, смотревшие на нее со стены. Одной фотографии не хватало – пустая рамка с цифрой “2”.

Кейко стояла на пороге своей комнаты, словно поджидала ее, словно хотела что-то сказать, но при появлении Ханы опустила голову и молча скрылась за дверью. Хана дотронулась до таблички на своей двери. Ее фотографию повесят к другим. Это она номер два. Руки покрылись мурашками.

Сидя на циновке, Хана ловила звуки, которые доносились из-за тонкой деревянной двери. Послышались мужские голоса, поначалу далекие. Они звучали в нижнем зале, но постепенно становились громче, и вскоре уже казалось, что на второй этаж поднимается целая толпа. Хана боролась с желанием выглянуть, но лучше сидеть тихо, лучше думать, что если ее не слышно, то никто не догадается, что она тут.

Дверь распахнулась, и Хана увидела очередь из солдат – все они прибыли к новой Сакуре. Позже Хана узнает, что весть о появлении новой девушки распространяется по лагерю как лесной пожар и солдаты спешат с утра пораньше – наперегонки, ведь каждому хочется опередить остальных.

Вошел первый. Здоровенный, уже спустил брюки. Хана не окаменела, как тогда, на пароме, с Моримото. Она завопила. Солдат опешил на миг, но тут же улыбнулся.

– Ладно-ладно, обещаю, быстро управлюсь. Я всегда управляюсь быстро.

Брюки упали на щиколотки, и солдат опустился коленями на циновку. Хана вжалась в самый угол. Солдат смотрел на нее, и его пенис медленно напрягался.

– А ты красавица, – сказал японец и схватил ее за лодыжку.

Хана брыкалась, молотила руками, но его это не остановило, он за ногу подтащил ее к циновке. Хана собралась снова закричать, но солдат уже навалился на нее. Тяжесть массивного тела расплющила ее, она извивалась и колотила его по спине кулаками, царапалась, укусила за плечо.

Солдат приподнялся, Хана постаралась вдохнуть, но от удара в живот из нее точно выпустили весь воздух. А солдат снова принялся за свое. Пока Хана задыхалась, он силой развел ей ноги и вторгся.

Она все никак не могла вдохнуть, а он уже двигался вовсю. Хана пыталась восстановить власть над телом, над легкими, руками и ногами, но те не отзывались, будто и не принадлежали ей вовсе. Наверное, вот так и приходит смерть.

Солдат внезапно замер, напрягшись всем телом, а затем медленно слез с нее. Хана перекатилась на бок, хватая воздух ртом.

– Я же сказал, что быстро управлюсь, – сказал японец и натянул штаны.

Он ушел, но тут же появился второй. Глянув на Хану, заорал:

– Эй, ты резинку не надевал!

– Она не просила, – долетел ответ.

Новый солдат фыркнул и схватил Хану за ноги. Брюки у него уже были спущены.

– Прошу вас, не надо, – взмолилась она, обретя наконец дыхание. – Помогите, помогите мне сбежать! Меня похитили, мне всего шестнадцать, помогите найти родителей…

Она не понимала, слышат ли ее. Он уже был внутри – стремительно, словно она его не о помощи молила, а просила действовать быстрее, энергичнее. Этот использовал все положенные полчаса. Когда вошел третий, у Ханы текла кровь. Она дотронулась до красной струйки, сбегающей по внутренней стороне бедра.

– Смотрите, что они наделали. – Хана показала новому солдату окровавленные пальцы.

Он спустил брюки, не глядя на нее, оттолкнул ее руку, перевернул на живот и овладел. Она кричала и кричала, но он не останавливался. Ни он, ни те, что пришли за ним. Хана затихла. Лежала неподвижно, пока японцы один за другим терзали ее тело.

Когда все закончилось и больше в комнату никто не вошел, уже стемнело. Хана лежала на окровавленной циновке в непроницаемой тьме. Ее полузабытье прорезал глумливый голос Моримото: “Я окажу тебе любезность и вскрою тебя. Будешь знать, чего ждать”.

* * *

Солнце медленно поднималось над деревянным забором, которым была обнесена территория вокруг дома. Стоя позади Ханы, Кейко обрезала ее длинные волосы. Над их головами провисали бельевые веревки, облюбованные мелкими желтыми птичками. Пичуги щебетали, сухой ветер ерошил желтые перья. Хана стояла на коленях и слушала птиц, ветер сдувал волосы ей на лицо. Хане было странно, что такие радостные трели звучат в месте, где царят ужас и боль.

– Ну вот и все, маленькая Сакура, – сказала Кейко, сухой тряпкой смахивая пряди волос с голых плеч Ханы. – Теперь ты такая же, как мы.

Она подняла зеркальце, которое умещалось в ладони, и Хана невольно посмотрела в него. Кончики волос доходили до плавной линии подбородка, но не это приковало ее внимание. Вокруг правого глаза лиловый синяк, а на левой щеке красная отметина в форме сердца. Нижняя губа рассечена и распухла, шея вся в ссадинах и синяках. Так вот как выглядит снаружи ее боль. Хана отвела глаза. Это больше не она, это уродина по имени Сакура.

Она провела пальцами по черной земле. Ногти обломаны, под ними набухли кровоподтеки. Если неподвижно стоять на коленях, то боль слабеет, но она не в силах перестать скрести землю. Все мышцы ныли, сокровенные места пульсировали. Хана еле спустилась по лестнице, когда ее разбудила Кейко. И вот теперь сидит в грязи и гадает, повторится ли все опять.

– Не надо сопротивляться, – наставляла Кейко. – Все было бы лучше, если бы ты лежала смирно. Тебя не оставят в покое, пока не насытятся. От сопротивления только хуже. Ты слышишь, Сакура? – Кейко положила руку на плечо Ханы.

Хана стряхнула ее. Перестала царапать землю. Вспомнила, как училась нырять; как однажды затянула с возвращением на поверхность, машинально вдохнула и набрала воды в легкие. Не окажись рядом матери – конец. Разрывающая легкие боль и страх утонуть закрепили урок на всю жизнь. Больше такого не повторялось. Даже когда на глубине кончался воздух, она всплывала медленно и держала себя в руках, хотя легкие готовы были взорваться. Хана научилась терпеть, потому что боль, когда она захлебнулась, была еще хуже. Боль – учитель. Но как смириться с тем, что она познала, как прекратить сопротивление? Это казалось невозможным.

– И давно ты здесь мучаешься? – спросила она.

– Слишком давно, – ответила Кейко.