– Вот видите, – вздохнул Резунов. – А вы говорите – изучать и лечить. Предположим, что вы вылечили такого. Что потом с ним делать? Отпустить? Давайте на минуту представим, что действительно нашелся «сбой в его механизме», как вы выразились. И даже смогли его вылечить. Что дальше? Он выйдет на свободу, где его ждут озверевшие родственники убитых им людей? Представляете, какую охоту они на него объявят?

– Значит, лучше казнить их по судебному приговору и даже не пытаться понять, что именно происходит?

– Сейчас не казнят, – напомнил полковник, – в крайнем случае дают пожизненное, поэтому можете изучать этих типов сколько угодно, пока они не умрут в своих камерах.

– Начнем с того, что к приговоренным на пожизненное заключение практически никого не пускают, – заметил Гуртуев. – Считается, что подобные исследования отвлекают их от осознания тяжести своих преступлений и каким-то образом скрашивают их существование. И руководство подобных заведений крайне негативно относится к тому, чтобы к ним кто-то приходил, особенно ученые. Об этом всем известно. Будем откровенны. Наши тюрьмы и колонии для приговоренных к пожизненному сроку – это места, где заняты планомерным умерщвлением своих подопечных. Именно так обстоят дела. К сожалению, статистику по таким заключенным нам просто не разрешают публиковать. А средняя продолжительность их жизни не превышает десяти лет. И это предельный максимум.

– А вы считаете, что государство должно кормить этих сволочей еще лет по двадцать пять? – поинтересовался Резунов. – Знаете, какая мразь там сидит? Только не говорите о судебных или следственных ошибках! Типичный довод в любом споре. Ошибки, безусловно, бывают, но на одного ошибочно обвиненного приходятся тысячи действительно виноватых. Тех, кто просто должен умирать в этих заведениях или никогда оттуда не выходить.

– Легко рассуждать, когда речь идет о чужом человеке. А если бы вы сами оказались на месте этой «ошибки»? Или ваш близкий человек? Мы как раз едем в Челябинск, где ваши коллеги довольно быстро «нашли» убийцу и его напарника, даже заставили сознаться. Представляете, каким образом выбивались показания, что они согласились на подобные признания?

– Знаю, – угрюмо согласился Резунов. – Но как иначе получить признание? В конце концов все же выяснилось и их отпустили.

– А если бы случайно их группы крови совпали? Их приговорили бы к пожизненному?

– Я вас не совсем понимаю, Казбек Измайлович, – не выдержал полковник. – Вы действительно считаете, что нужно жалеть этих садистов, маньяков, убийц, а не их жертвы?

– Нет, конечно. Я очень сочувствую жертвам и их родственникам, но считаю, что в интересах общества необходимо более детальное изучение всех этих преступлений и прежде всего самих преступников. Вы знаете, я поспорил с одним своим коллегой, когда арестовали небезызвестного Салмана Радуева. Я был убежден, что он не протянет долго, а мой коллега считал, что как раз наоборот, будет сделано все, чтобы он продержался как можно дольше, в назидание другим. Но я оказался прав. Радуев довольно быстро умер в заключении.

– А вы почему молчите? – обратился Резунов к Дронго.

– Я понимаю мотивы Казбека Измайловича, которому важно выяснить более глубоко и тщательно детали и сбои человеческой психики. Но, учитывая мой опыт в расследованиях опасных преступлений, когда не всегда сталкиваешься с лучшими образцами человеческой породы, я понимаю и ваши аргументы.

Я был в Беслане во время трагедии и видел своими глазами кладбище, где похоронены погибшие дети. Говорят, что всех нападавших уничтожили, за исключением одного, которого удалось арестовать. Возможно, и так. Это были не маньяки, не садисты, не психопаты, имеющие какие-то отклонения. Не знаю, смогли бы они выжить в тюрьме, если бы их удалось взять живыми. Боюсь, что родители штурмом взяли бы тюрьму и разорвали бы всех на куски. Ведь погибло столько детей. Я до сих пор считаю, что виноваты обе стороны. Безусловно, те, кто планировал захват школы и минировал зал. Но виноваты и те, кто принимал решение о бездарном штурме, в ходе которого оказалось столько жертв.

– Вы не ответили на мой вопрос, – упрямо настаивал Резунов. – Что делать с теми, кого некоторые врачи считают психопатами, а общество – патологическими убийцами?

– Легче всего ответить, что их нужно уничтожать, – задумчиво произнес Дронго. – Но, может, прав и Казбек Измайлович. Их нужно изучать, чтобы постараться хотя бы понять логику и мотивацию их поступков. Иначе мы всегда будем опаздывать. Находить трупы женщин и детей, искать возможных преступников, ловить их, отправлять в тюрьму на пожизненное заключение и считать свою миссию успешно завершенной, до того момента, пока не появится новый преступник.

Резунов пожал плечами, видимо, ответ его все-таки не устроил.

Уже ночью, когда они легли спать и выключили свет, Казбек Измайлович неожиданно спросил Дронго:

– Вы не спите?

– Нет, – открыл тот глаза.

– Можно задать вам один вопрос?

– Конечно.

– Что движет вами во время ваших расследований? Только откровенно. Что это – гимнастика для ума, азарт охотника, пытающегося загнать жертву, чувство профессионала, хорошо исполняющего свою работу? Или вы верите в некую миссию?

– Не верю, – ответил Дронго. – И сам часто задаю себе этот вопрос. Чувство справедливости, возможно, но только не охотничий азарт. Был один английский король, который сказал, что он «в ответе за всю красоту этого мира». Может, это называется как-то иначе, не знаю. Но я верю, что своими расследованиями помогаю многим людям – кроме, конечно, самих преступников.

– Чувство справедливости, – удовлетворенно проговорил Гуртуев, – хорошее чувство. А вам спасибо, что откровенно ответили на мой вопрос.

– Изучаете мой психотип? – улыбнулся Дронго. – Собираете мозаику моего характера по имени, фамилии, отчеству, дате рождения и чертам характера.

– Немного. Но это только возможный исходный материал. Конечно, больше всего на вас повлияла ваша профессия. Нельзя столько лет заниматься расследованиями тяжких преступлений и остаться прежним человеком. Вы, очевидно, изменились за последние годы. И изменились достаточно кардинально.

– В лучшую или худшую сторону? – заинтересованно спросил Дронго.

– Просто изменились. Стали мудрее, опытнее. Но наверняка жестче…

– Скорее стал мизантропом, – заметил Дронго, – чувствую, что перестаю любить людей. Когда знаешь слишком много об их недостатках, трудно любить все человечество, а иногда даже его отдельных представителей.

– Неправда, – возразил Гуртуев. – Конечно, вы не романтик и не мечтатель, иначе просто нельзя. Вы – прагматик, достаточно эгоцентричный, рациональный, где-то циничный, я бы даже сказал, жесткий скептик. Я слышал, что у вас есть семья, но вы живете один, а они где-то за границей. Извините, что задаю такие личные вопросы. Это тоже правда?

– Да, боюсь подставлять их под свои расследования. Если они будут рядом, я стану слишком зависим от различного рода внешних обстоятельств.