Она старалась не смеяться, но предательская улыбка все время прорывалась. Пару раз ей пришлось даже сделать паузу, глубоко вдохнуть – так ее разбирал смех.

– Ну да, да, – пробормотал он, листая принесенные газеты и, наконец, отбросив папку.

– Я, кстати, хочу расстаться с Димой, – сообщила, просто чтобы как-то его поддержать. Не каждый день приходится узнавать, что правая рука стучит твоей благоверной. Сообщила для него, не для себя, но внутри вдруг что-то расслабилось, словно разжался кулак, словно груз свалился с плеч. «Поговорю с ним вечером», – подумала. И глубоко вдохнула новый, сладкий воздух освобожденности, неокольцованности, но Арфов не проявил к новости должного интереса. Обычно он реагировал весьма бурно, называл ее разрывы – особенно с теми, кого считал неподходящей ей парой, а большинство ее романов именно такими и были – «отличной новостью и прямо с утра», заказывал шампанского, выслушивал ее жалобы и всячески поздравлял. Он считал, что для такой женщины, как она, в порядке вещей порхать от одного любовника к другому. И хотя, по его мнению, каждый следующий ее ухажер был значительно хуже предыдущего, сам факт того, что она котируется среди мужчин, вселял в него уверенность. Он каждый раз так реагировал на ее разрывы, что ей становилось легче поверить в то, что она не стареющая, никому не нужная актриса, не способная построить близких отношений и удержать возле себя мужчину. Видя его реакцию, она всегда могла считать себя роковой красавицей.

– О… а что случилось? – Довольно сдержанно отреагировал он, листая какую-то желтую газетенку в поисках сплетен о вчерашнем вечере. – Отрок понял, с кем связался? Или ты, наконец, решила послушать меня, твоего старого мудрого друга?

Она надулась, почувствовав себя обманутой. Он должен был поддержать ее, а вместо этого начал язвить. Она ненавидела, когда он намекал на возраст Димы – он-то уж точно был среди тех, кто обращал внимание на то, что она старше.

– Ты свинья. Ничего не буду тебе рассказывать.

Роль лучшей подружки Илье, этому стареющему, лысеющему, круглому и улыбчивому мужчине шла не так уж хорошо, но за годы, что они провели рядом, он выработал такую линию поведения, которая не унижала его мужского достоинства и одновременно оставляла ему право быть сплетником. Только сегодня эта тактика отчего-то его подводила.

– Извини. Ночь была ужасная, – пробормотал он, уставившись в газету. Отвечал он механически и почти ее не слушал. – Я тебя поздравляю. Он совершенно тебе не подходил. Ты у меня умница.

– Я у тебя дура, – вздохнула она, надеясь привлечь его внимание хотя бы старой шуткой. – Мне нужно было выйти замуж за тебя, пока была такая возможность.

– С ума сошла? – Вроде бы как обычно отреагировал он, не отрывая взгляда от статьи, но тут же зачем-то добавил. – Вельд был покрепче меня, но и его не хватило даже на год вашей совместной жизни.

Ада вспыхнула. Кто, как не он, знал, как обстояли дела на самом деле? Она же все – ну почти все! – ему рассказала. И, хотя она принимала его постоянную потребность на людях шутить по этому поводу, ненавязчиво напоминая всем, как именно ушел из жизни ее супруг, создавая и укрепляя ее репутацию женщины, приносящей любовникам счастье и смерть в одном флаконе – здесь, наедине, он мог бы сдержаться. Мог бы проявить такт, в конце концов.

Она резко отодвинулась от окна и подошла к нему с твердым намерением вырвать из его рук треклятую газетенку и сказать в глаза все, что она о нем думает. Потому что он потерял всякий стыд, разговаривал с ней так, словно она не была его трофеем, и кзался увлеченным какой-то статейкой больше, чем ее личной жизнью, которая, по ее мнению, должна была быть для него на первом месте.

– Да что там, наконец, та… – Она уже протянула руку, но тут ее взгляд наткнулся на страницу, которая так привлекла его внимание. Ада замерла.

Треть полосы занимала большая, четкая фотография, под которой красовалась короткая заметка, поясняющая кадр. На фотографии была Ада – никаких сомнений – ее лицо было повернуто к объективу и, судя по всему, она была без сознания. Ее расслабленное, но очень привлекательно получившееся на фото тело поддерживали чьи-то руки, словно ее только что подняли с пола. На заднем плане виднелись искаженные ужасом лица людей, осколки, кровь, но рассмотреть того, кто стоял с ней, было невозможно – в кадр попали только руки и край темного пиджака. Но она-то знала, внутри что-то странно екнуло. Внутри что-то вспыхнуло. Внутри загорелось – словно она перебрала с алкоголем или слишком глубоко затянулась сигаретой. И воздуха вдруг стало не хватать.

– Что…

– Ты еще почитай! – Он с отвращением оттолкнул газету, схватившись за голову. – Говорил же я тебе, что это все закончится плохо…

Он причитал, но она не слушала, погрузившись в чтение. Всего несколько строк сообщали о том, что вчера во время взрыва пострадали не только прекрасные люди, но и прекрасные женщины, которые, к счастью, всегда могут рассчитывать на помощь настоящих, героических мужчин. Ни единого слова о Германе не было сказано, не было даже намека, хотя фотограф, конечно, видел, кто именно держал Аду в руках, и едва ли скрыл это от редакции.

– Да что такого-то? – Она удивленно посмотрела на Илью, складывая газету так чтобы не помять фотографию и осторожно опуская ее в карман пальто. – Я неплохо получилась и ничего обидного не сказано… даже ни слова о том, что я там напилась как свинья.

– Ты точно с ним не… Нет, нет. Конечно, нет… Так.

Он словно бы и не заметил ее движения, не пошутил насчет ее клептомании, не поинтересовался, что именно она хочет сохранить на память о своем обмороке, и Ада, уже приготовившаяся как-то объяснять свой поступок, удовлетворенно выдохнула, села в кресло, вытянув ноги.

– Нам сегодня на Комиссию. А еще мы ищем для тебя новый фильм – сейчас это и без того нелегко, время смутное. А тут еще такие сплетни – и на этот раз… как думаешь, сколько людей видели твой обморок? А то, как я увел тебя из зала? А сколько из них заметили, что именно Бельке… Ада, Ада, Ада, – его маршрут пролегал рядом с креслом, куда она села, и он вдруг остановился, схватил ее за руки. – Скажи мне правду, скажи, ты оказалась там случайно? И с ним тебя ничего не связывает?

Он заглядывал ей в глаза, и она рассмеялась, нервно, потому что то, что он считал величайшей бедой, ей самой казалось волшебной сказкой. А в сказки ее отучили верить самым изощренным, самым мучительным способом, и она уже не собиралась попадаться на этот крючок. Одно дело мечтать о чем-то, фантазировать, успокаивая нервы, вызывая сон, а совсем другое, считать, что всему этому суждено осуществиться. Так не бывает. Он политик, он начальник службы охраны, он идеал, не человек, не мужчина. Он недостижим, как умершие легенды прошлого. Она стеснялась даже думать о нем, как о мужчине – чувствовала, что так далеко она даже фантазировать не имеет права. И их ничего не могло связывать. Поэтому она уверенно ответила – нет, конечно, что за глупости – а про себя твердо решила, что газету надо вытащить из кармана, только незаметно от Ильи, и оставить в офисе. Ни в коем случае не забирать с собой.