Элизабет потрясенно уставилась на него.

— Взяла? То есть украла? Да как ты смеешь! — Возмущениедушило ее.

— Если окажется, что я не прав, я извинюсь перед тобой, —ровно произнес он. — Хотя мне вряд ли придется извиняться — слишком хорошо ятебя знаю.

— Может быть, тебе и кажется, что ты хорошо меня знаешь, ноя не воровка!

— То есть Генри тебе их все-таки подарил?

— Я же сказала, нет... — Терпеть все это больше не былоникаких сил. Элизабет решительно поднялась. — Я иду спать. — И направилась кдвери.

— Ты позволишь задержать тебя на минутку? — Что-то в егоголосе заставило ее резко остановиться. — Тебе это может пригодиться.

Она обернулась и увидела, как он протягивает руку записьменный стол и достает небольшой чемоданчик. Это был ее чемоданчик.

— Где ты его взял? — Изумлению Элизабет не было предела.

— Нашел у тебя в шкафу, сегодня утром. Пока ты была вванной, я не терял времени и кое-что собрал на тот случай, если нам придетсяостаться здесь ночевать.

Она захлебнулась от такой наглости.

— Значит, ты все это подстроил.

— Мне казалось, что этот вопрос ты уже для себя решила.

— А вот и доказательство! Зачем тебе это понадобилось?

— Если память мне не изменяет, и на этот вопрос ты ответила.

— Но ты обещал ничего не говорить Ричарду.

— И не скажу, что бы ни случилось.

— А что может случиться? — испуганно встрепенулась она.

Он пожал плечами.

— Кто его знает? Если хочешь чего-нибудь горячего передсном, я нашел банку шоколада...

— Нет, не хочу, спасибо.

— Совсем не хочешь? Это может помочь заснуть.

— Не нужна мне твоя помощь, — сдавленно проговорила она.

— В таком случае приятных сновидений.

Вдруг он подошел совсем близко, обхватил ладонями ее лицо и,бесстыдно-чувственными глазами остановившись на губах, предложил:

— А что, если нам поцеловаться на сон грядущий, в память обылом?

— Нет! — Ее возглас прозвучал сердито и испуганно.

— Что это вдруг? Кого ты боишься, меня или себя?

Она не успела ответить. Опередив ее протест, он наклонилголову и, захватив губами ее рот, закрепил поцелуем свое непререкаемое мужскоеправо.

Губы у нее беспомощно приоткрылись, Куинн обхватил ее рукамии крепко прижал к себе.

У Элизабет закружилась голова, она обмякла в его объятиях, имир пропал, остались только руки Куинна, его голодные и жадные губы.

Она уже готова была сдаться, когда в подсознании прозвучалсигнал тревоги. Собрав последние силы, Элизабет вырвалась и, зажав рот ладонью,стояла, шатаясь, как пьяная, с потемневшими, ошеломленными глазами. Казавшийсяне менее ошеломленным Куинн пыхтел, словно после забега.

Он очнулся первым.

— Для поцелуя на сон грядущий, пожалуй, слишком возбуждающе,— прохрипел он. — Похоже, твои опасения были не напрасны... А как насчет того,чтобы провести ночь в моих объятиях? Ты не передумала?

Выражение неприкрытого желания на его лице поразило ее.

— Нет, не передумала, — отозвалась она и повернулась кдвери.

— Не забудь свои спальные принадлежности, — напомнил он итихо добавил: — Если передумаешь, я буду тебя ждать.

Подхватив чемоданчик и сумочку, Элизабет устремилась к себе,едва держась на трясущихся ногах.

Уже в своей комнате она опустила вещи на низкий сундучок и,дрожа, села на кровать. В дверь был врезан замок, но она знала, что запиратьсянет необходимости — Куинн не придет, он дождется, чтобы пришла она.

Нет, ей нельзя, ни в коем случае нельзя с ним связываться.Это было бы полным сумасшествием.

Однако воспоминание о его страсти, словно огромный кулак,сжимало ей сердце. У нее болела грудь, воля готова была изменить ей.

Этого нельзя было допустить.

Склонив голову, крепко сцепив руки, Элизабет боролась сосвоим желанием.

И победила.

Она оглядела просторную комнату: белые стены, низкиепотолочные балки, половицы из мореного дуба, старинная мебель. Она всегдалюбила эту комнату за простоту и вид на бухту и старый город.

Как и говорил Куинн, все осталось почти без изменений. Накровати лежало ее любимое лоскутное покрывало ручной работы, в ванной виселиполотенца ее любимого персикового цвета, как будто в доме ждали ее возвращения.

В шкафу еще осталось кое-что из одежды, кругом былиразбросаны ее личные вещи: дорожный будильничек, очки, программка поп-концерта,а на пузатом комоде в простой деревянной рамке стояла фотография ее и Генри.

Элизабет долго смотрела на снимок. У Куинна была фигура каку отца, однако в остальном на Генри больше походил младший сын. Оба быликурносыми, у обоих была небольшая щель между верхними передними зубами.

Генри был добрым и внимательным, действительно хорошимчеловеком. Он скупо улыбался, но обладал отменным чувством юмора. Этот сильныйчеловек, ростом под два метра, мухи не обидел бы.

С пышной копной серебристых волос, с моложавым лицом, он казалсязначительно моложе своих лет.

Фотография была сделана в тихий солнечный день на исходелета. На Элизабет было простое ситцевое платьице и босоножки, волосы собраны вхвостик. Она казалась беспечной девчонкой.

Генри, в свободных брюках и рубашке с короткими рукавами,покинул свое кресло, чтобы совершить ежедневную прогулку вдоль террасы. В однойруке он держал трость, второй опирался на плечи Элизабет.

Он отпустил какую-то шутку, Элизабет засмеялась, подняв кнему лицо, и тут явился Пери с фотоаппаратом.

Обстановка была радостной и невинной, но теперь она видела,что при желании все можно было истолковать совсем иначе.

Чего Куинн, конечно, и не преминет сделать.

Элизабет вздохнула и поставила фотографию на место.

В голове снова завертелись мысли о Куинне. Она открылачемоданчик — он ничего не забыл: кроме рубашки и пеньюара, лучшего, из атласацвета слоновой кости, положил две пары трусиков, туфли на низких каблуках, двепары колготок, тонкое шерстяное платье, юбку, свитер и запасную косметичку.Элизабет невольно восхитилась: иному мачо ничего такого и в голову не пришлобы, подумала она, залезая под душ. А если бы и пришло, он отмахнулся бы от этоймысли как унижающей его достоинство.

Но Куинн всегда был непредсказуем: то суровый и грубый, тонежный и ласковый, то заботливый, то беспардонный.