До монастыряМатфей служил пограничником на советско-китайской границе И по природнойдобросовестности наверняка дослужился бы до всяких там лычек, но он вдруг сталкатастрофически слепнуть, и в этой сумеречном пространстве, как он рассказывал,явилась ему сама Матерь Божия и сказала: «Мать тебя посвятила Богу, а ты ее непослушался! Пойди к ней, попроси прощения и уходи в монастырь».

Примерно таксказала ему Матерь Божия, только в ее устах звучало это все на украинской мове,верность которой Матфей ухитрился сохранить, несмотря на двадцатилетнюю жизнь врусском монастыре и даже некоторые связанные с ней прещения со сторонынаместника. Тот будто бы вдруг чего-то даже испугался, услышав от своегокелейника, что Матфей якобы называет Николая Чудотворца «Мыколой Хфокусныком».

— Ничего непонимаем, что ты своеобразно так нам тут сообщаешь! Чудишь, — говорил емуархимандрит Нафанаил, переходя на свистящий шепот, что означало крайнюю степеньего раздражения. — Мы здесь наместники в России и мовы твоей имеем право неразуметь.

— Як бачу,так и кажу, а як не бачу, то и не балакаю. Ця мова для Господа дюже добре. Якзлодии на поле цю мову почують, так швидко и потикають, як биси, як скаженни.

НаместникНафанаил знал, что это воистину было так: чуть только Матфей наводил на полесвою «мову» — свой мощный пограничный прожектор, воры, решившие полакомитьсябыло монастырской капусткой или картошечкой, тут же ложились пластом на землю,ибо понимали, что сейчас начнется настоящий артобстрел из ракетниц.

Слава Матфеядостигла своего апогея, когда целый солдатский взвод вместе с офицером подъехалглубокой ночью к монастырской поленнице, находившейся на краю поля под навесом,и высадился на снегу десантом.

Матфей засеких грузовик, однако решил подпустить воров поближе к монастырской стене, икогда первая рука потянулась к поленнице, открыл огонь из ракетниц. Солдаты,привыкшие к полигонам, тут же, как один, залегли и распластались на снегу.Монах Матфей прекратил огонь и предался ожиданию, посматривая в прибор ночноговидения, подаренный монастырю, повторяем, той же военной частью. Надо сказать,что был легкий морозец. И через несколько минут фигурки, расстеленные на снегу,сделали свои первые робкие движения по направлению к грузовику. Тут-то отецМатфей и открыл по ним новый шквальный огонь из ракетниц. Страшный трескпронзил, сотряс округу и отозвался в ближайшем леске долгим заунывным эхом.Небо озарилось снопом безумных искр, солдатики вжались в снег, и через минутуполе погрузилось в ледяное безмолвие и кромешный мрак. Теперь уж все поняли,что дело серьезно, и решили затаиться, ободряемые мыслью, что сторожу это все можетскоро надоесть, и он отлучится по какой-нибудь надобности. Но Матфей был не изтаких. Он знал, что морозец как его верный союзник вот-вот сделает свое дело, ауж довершать придется ему, Матфею. Поэтому он преспокойненько сидел в своейбашне, где у него имелось и ватное одеяло, и валенки, и даже термос с горячимчаем, и не собирался никуда отлучаться. Не было у него никакой такойнадобности. Он ждал.

Минут черездесять он заметил в стане врага легкое шевеление. Прикрывая голову руками,солдаты принимались медленно и по-пластунски отступать. Он дал им отползтиметра на два, отхлебнул из термоса горяченького чайку и неторопливо зарядилракетницы. Через полминуты небо вновь полыхнуло радостным победным салютом, авоздух снова отрапортовал оглушительным треском и грохотом. После этого отецМатфей вытер губы, аккуратно сложил оружие и отправился совершать положенноемолитвенное вечернее правило. Он знал, что рассказ о его ночном ратном подвигеперерастет в легенду, из легенды — в миф, который так и будет передаваться повоенным частям из одного солдатского поколения в другое, и потому всякимпопыткам воровать что-либо в монастырских угодьях солдаты скорее предпочтутдолгое сидение на хлебе и воде, да еще и в нетопленой казарме.

Вот так монахМатфей делал свое сторожевое дело.

Но в одном онбыл абсолютно прав — слава его растеклась не только по военным частям,окружавшим Троицк, не только поразила воображение своего, братского монашества,но и достигла в некотором роде оппозиционного Преображенского скита.

Между прочим,наместник решил-таки его наказать и за некоторую заносчивость, которая у негопоявилась в результате побед над врагом, и, как он выразился, за «неуместностьречений», под чем он подразумевал «ридну мову», ибо в ней ему виделосьнеуважение к наместнику, и вообще, вообще — для острастки, для смирения, дляпослушания, для необходимых в монашеской жизни скорбей.

— Тцч! —прошептал он, поднимая три пальца вверх.

— Що таке? —с изумлением переспросил Матфей.

АрхимандритНафанаил потряс в воздухе пальцами и повторил:

— Тцч!

— Як, як? —не поверил глазам Матфей.

— Трипоклончика, — тихо-тихо, но внятно прошевелил губами отец Нафанаил.

— А, то цедобре, — успокоился отец Матфей. — А то я дывлюсь, що це за дывовына, що це затаемныця? Роги — не роги, выла — не выла…

Больше отецНаместник его к себе не вызывал. А Матфей каждый вечер — перед выходом на дозорисправно клал свои три поклончика, постепенно забывая, за что и от кого он ихсхлопотал.

Именно это иимел в виду отец Ерм, когда он возмущался расстрелом целого воинскогобатальона. Расстрелом, которым, по его словам, командовали монахи.

Словом,страсти были предельно накалены, а качели были раскачаны так неистово, чтонеизбежно ударяли всех, стоящих и по одну, и по другую сторону от них. Демонынаверняка были очень довольны своей работкой, потирали свои черненькие грязныекорявые лапы… Распевали на разные голоса: «Наша воля, наша власть!» — как-тотак. И мне кажется, все — и в монастыре, и в скиту — ощущали это глумление надсобой темной силы. Но мой духовник сказал мне:

— Какая чушь!Помните — бесы всегда бегут от лица Господня. Сам Христос изгоняет их из своихвладений. Помните, как Он говорит в Евангелии: пойдите скажите этой лисице,Ироду — се изгоняю бесов. Так вот — как только заслышите в себе искусительныйиродов голос, сразу и вспоминайте, что вам надо ответить этой лисице. Ибо Иродвсегда хочет одного: убить Христа.

Так сказалмне мой духовник, освещенный красноватым зимним закатным солнцем.

А старогочекиста, покаявшегося и теперь готовившегося в монастыре к постригу, приняли вмонастыре как родного. Выходило так, будто он «пострадал от масонов», иличто-то в этом роде.

Меж темпримерно в эту пору Свято-Троицкому монастырю позволили открыть свое подворье вМоскве. Наместником туда был назначен иеромонах Филипп, тот самый, которыйпривозил к игумену Ерму чекиста. Вот Филипп и уехал открывать новую обитель. Новесьма вскоре вслед за ним стал туда собираться и отец Нафанаил — навестиконтроль, получить отчет о проделанной работе, а кроме того — послужить наРождество в новом подворье, ибо это был престольный праздник… И это все —несмотря на то, что его мучил радикулит и одолели хвори простудного характера:он кашлял, чихал, смотрел на мир красными слезящимися глазами и громкосморкался. На это время он даже оставил манеру раздавать направо-налевопоклончики — ему было плохо, и он весь сосредоточился на себе и предстоящейпоездке.