уточнил я. — Последний раз спрашиваю: кто это и зачем ты его привела?

— Ты уже начинаешь хамить, — недовольно посмотрела на меня Мила. — Я никого не приводила! Это случайный знакомый, который… как-то вот сумел напроситься на мой день рождения. Это была вроде как шутка, но он и впрямь пришел…

— Свой адрес ты тоже ему в порядке шутки дала?

— Он просто проводил меня до дому и так узнал адрес… Да не гляди ты на меня таким волком! Это ничего не значащее знакомство! Он показался мне веселым, и я его позвала. Может, он сейчас повеселит здесь всех…

— Надеюсь, что меня — в первую очередь, — ядовито ответил я.

— Слушай, — испуганно посмотрела на меня Мила, — ты же не станешь ничего устраивать? Не испортишь мне праздник?

— Еще как стану! Так что выбирай: или он, или я!

— Ну что за ребячество… — взмолилась Мила. — Перестань, пожалуйста.

— Может, ты хочешь, чтобы я ушел? — двинулся я в сторону двери.

Я был уверен, что сейчас Мила меня остановит, все объяснит, извинится, недоразумение будет разрешено…

Вместо этого она вздохнула и нерешительно произнесла:

— Ну, если ты сегодня в таком настроении, то, может, и правда тебе лучше будет…

— Уйти значит? — со злостью воскликнул я. — Вот так значит? Прогоняешь меня с собственного дня рождения?

— Успокойся, никто тебя не выгоняет… Ты ведь сам предложил…

— А ты и рада… Что ж, раз ты так, то я и впрямь уйду. С днем рождения, пока, пишите письма… И привет весельчаку!

* * *

Конечно, я не должен был так делать. Если бы я тогда остался, возможно, все было бы благополучно разрешено. И даже наверняка.

Но во мне взыграла гордость и юношеская глупость. Я ушел, громко хлопнув дверью.

Еще глупее, что после этого я даже не попытался восстановить отношения с Милой.

На следующий день после этой отвратительной сцены я пришел на лекции в полной уверенности, что уж сегодня-то Мила передо мной извинится.

Ничуть не бывало — она даже не подошла ко мне! Не подходил к ней и я — из-за все той же бессмысленной гордости.

Назавтра повторилось то же самое… И постепенно это стало привычным: мы с Милой абсолютно не замечали друг друга. Притом что каждый день я надеялся: ну уж сегодня-то мы точно помиримся… Но по-прежнему не желал первым делать шаг к примирению.

Это был самый мучительный период моей жизни. Я целыми днями думал только о Миле, перестал учиться, перестал что-то соображать… Исправно посещал лекции, но не слушал их. Просто сидел на своем месте, украдкой смотрел на Милу и думал о ней.

В конце концов это закончилось тем, что после первой же сессии меня отчислили из университета.

Единственное, что мне оставалось, — пойти в электрики. Если бы я окончил учебу, то стал бы инженером. Но мне это уже было не нужно. Без Милы мне все стало не нужно.

Я начал выпивать. Постепенно мой круг общения из студенческого становился рабочим.

Но какое-то время после отчисления я изредка продолжал посещать студенческие вечеринки.

Месяца через три-четыре после того, как я последний раз видел Милу, я встретился с ней вновь. Это было на квартире у одного стиляги.

Уверен, если бы Мила пришла туда одна, я поговорил бы с ней, объяснился.

Но она была не одна. Она пришла с тем самым Ромой, из-за которого мы рассорились.

Сердце мое упало куда-то в желудок, когда я увидел их вдвоем.

«Не может быть, чтобы я своими руками толкнул ее в объятия к такому паршивцу!» — в отчаянии думал я. Мне уже казалось, что, если бы не я, Мила никогда бы не связалась с этим типом.

«Где же я был раньше? — клял я себя. — Где я был раньше?»

А пресловутый Рома действительно выглядел редкостным паршивцем. Он вел себя вызывающе, высокомерно. Словно он на голову выше всех присутствующих, в том числе и Милы.

Из разговоров я понял, что он учится во ВГИКе. Я и не слышал никогда о таком институте.

— Слушай, а что это за ВГИК такой? — тихо спросил я у одного парня.

Тот посмотрел на меня, как на дурака:

— Серьезно не знаешь? Из деревни, что ли? ВГИК — это институт кинематографии, дубина!

Я даже не обиделся на «дубину».

«Кинематография, — задумался я. — Ну конечно! Вот он чем привлек Милу. Она же всегда обожала кино. Когда мы с ней были вместе, то смотрели решительно все фильмы, которые шли. Некоторые — не по одному разу. Ну почему мне не стало известно об этом в тот день? — внутренне выл я. — Я бы тогда сумел объяснить Миле, что кинематография кинематографией, но человек, занимающийся этим делом, вовсе не обязательно может быть хорошим!»

А на примере гнусного Ромы это очень легко можно было объяснить. Его следовало просто выставить в музей как образец пошлости и паскудства. Паскудным было уже то, как он громко обратился к Миле:

— Пошли-ка, Милка, отсюда. Что толку здесь сидеть? Есть куда более приятные занятия…

Милу, мою Милу, он посмел называть «Милкой»! Когда-то только я — я один! — называл ее Милой. И никогда, никогда не позволил бы себе обратиться к ней «Милка»!

А он, сволочь такая, — смеет!

* * *

Мила и этот мерзавец ушли, а я остался. Просто застыл на месте как вкопанный.

Может, я был трусом?

С другой стороны, каким образом я мог бы проявить в этой ситуации смелость? Побежал бы за ними, дал бы паскуднику Роме в морду?.. Думаю, это ничего бы и ни для кого не изменило. И меньше всего — для меня самого.

С тех пор я никогда уже не видел Милу.

А через несколько лет после нашей последней с ней встречи я случайно узнал, что тот самый Рома стал кинорежиссером и женился на какой-то актрисе.

Я и не сомневался, что этим все закончится.

Ужасно то, что с Милой все навсегда закончилось и для меня. И именно тогда, когда у нее началось с Ромой…

Как я ни старался и ни стараюсь, забыть Милу я не могу. Ничто и никто в этой жизни меня больше не интересует…

Какое-то время я жил по инерции. Но однажды меня осенило. У меня появилась цель.

И цель эта — месть. Я должен отомстить все тому же Роме за себя. Ведь именно он разрушил всю мою жизнь.

Решив так, я устроился осветителем на «Мосфильм». Поближе к Роме.

Очень долго мне никак не удавалось что-то толком узнать