— Хорошо, — сказал я. — Но вы, по крайней мере, согласны, что с Азией этот самый «Нос» никак не может быть связан?

— Разумеется, — кивнула женщина. — Вы просто спросили, было ли что-нибудь странное, и я вам сказала.

— А больше вообще ничего не было?

— Нет.

— Ну что ж, — произнес я с досадным чувством зря потраченного времени, — спасибо вам, Маргарита… э-э, просто Маргарита. Только вы, уж пожалуйста, не говорите Роману, что я приходил. Это действительно была сугубо моя инициатива.

Она коротко кивнула, по-прежнему не глядя на меня.

Я хотел было уже уйти, но что-то заставило меня, наоборот, приблизиться к ней и взять за руку.

— Что вы делаете? — Она наконец кинула на меня удивленный взгляд.

— Просто прощаюсь, — сказал я и чмокнул ее в запястье. А потом не выдержал и притянул Маргариту к себе.

— Вы с ума сошли! — зашептала она. Однако вырваться не пыталась.

— Вы правы, — улыбнулся я, — я сошел с ума. Вы слишком красивая, чтобы не сойти…

И я впился в нее губами.

Через две минуты мы уже были наполовину раздеты, и я проникал в нее.

Маргариту в самом деле можно было назвать красивой. Но в эти сладостные минуты я видел не ее. Я представлял себе Азию…

* * *

Высвободившись из томных объятий Маргариты, а заодно и из ее квартиры, я наконец задумался о ее словах.

Хм, «Нос», «Нос»… Бред, конечно, что это может быть как-то связано… Ну а вдруг?

В конце концов, я заскочил в библиотеку и взял там гоголевский томик с «Носом».

Дома я внимательно прочел повесть и остался в некотором недоумении.

Только и пришло в голову после этого чтения, что Гоголь, видимо, был сумасшедшим. Я даже где-то что-то такое уже слышал об этом писателе…

На вопрос «Зачем Воронову этот чертов «Нос»?» я не находил никакого ответа. Странно уже то, что подобную картину разрешили снимать… А то, что ее снимает именно Воронов и именно сейчас, когда пропала Азия… Да, Маргарита права, тут есть что-то непонятное…

Или все объясняется просто: Воронов сам псих? Сошел с ума, убил дочку, снимает теперь черт-те что…

Но с этой мыслью я никак не могу смириться. Я хочу верить, что Азия жива. И что рано или поздно я найду ее. Обязательно найду…

А в этом самом «Носе» все же стоит, так сказать, поковыряться… Только сам я заниматься этим не буду. Обращусь к специалистам.

Следующим же утром я отправился на филологический факультет МГУ.

На кафедре литературы мне сказали:

— Насчет Гоголя? Это вам к профессору Поспелову Геннадию Николаевичу. У него сейчас лекция.

Дождавшись, пока лекция окончится, я вошел к Поспелову в аудиторию.

— Здравствуйте, Геннадий Николаевич. Я бы хотел поговорить с вами.

— Здравствуйте, — посмотрел на меня пожилой лысоватый человек с гитлеровскими усиками. — Поговорить? А о чем, собственно?

— О вашей, собственно, специальности. О Гоголе.

— Так-так, — еще внимательнее присмотрелся ко мне профессор. — Простите, как вас?

— Валентин.

— А дальше?

— Просто Валентин, — сказал я и улыбнулся, вспомнив Маргариту.

— Что ж, Валентин, пройдемте в мой кабинет.

По дороге он еще спросил меня:

— Вы аспирант?

— Нет, что вы. Я журналист. Скорее даже — критик.

— Литературный? — приподнял брови Поспелов.

— Отчасти, — я изобразил неловкость. — Но больше по кинематографической части.

— Стало быть, кинокритик, — догадался профессор. — А если кинокритик пишет о Гоголе, — продолжал он проявлять чудеса сообразительности, — значит, у нас снимают картину о жизни Гоголя! Так?

— Не совсем, Геннадий Николаевич. Если бы снимали такую картину, вы бы узнали об этом одним из первых. Ведь вас бы, конечно, пригласили туда консультантом.

— Надеюсь, — польщенно отозвался Поспелов. — Ну а какую картину снимают в действительности?

— Вы не поверите…

— Подождите, — перебил профессор. — Я угадаю. «Тарас Бульба»? И в главной роли — Бондарчук?

— Нет, — покачал я головой.

— Хм, — задумался он. — «Мертвые души» снимали совсем недавно, снова бы не стали… «Ревизор» — тоже не так давно… «Шинель» была два раза — в немом кино и в звуковом. «Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича» опять-таки уже дважды ставили… «Ночь перед Рождеством» — была… Может быть, «Женитьба»? — с надеждой посмотрел он на меня.

Я не стал его мучать:

— Нет, Геннадий Николаевич, «Нос».

— «Нос»?! — поразился профессор.

— Именно так, — подтвердил я.

— Вот уж не ожидал. — Поспелов покачал головой. — Ну что ж, нам сюда. Пройдемте, пожалуйста. — Он провел меня в свой кабинет.

— Так что же вас интересует по поводу, хм, «Носа»? — спросил профессор, усевшись. При этом он почему-то дотронулся до собственного носа.

— Мне интересно, почему стали снимать именно эту картину…

— Об этом вам лучше спросить у режиссера, — перебил он.

— Я еще спрошу, — кивнул я. — Но куда больше мне важно ваше мнение. Как виднейшего, не побоюсь, специалиста по Гоголю.

— Ох, — Поспелов сконфузился, хотя явно был польщен. — Ну что вы, хм, Валентин, я не один такой… Много кто Гоголем занимается. Хотя бы вот Храпченко, Гуковский… В серии «Жизнь замечательных людей» недавно еще вышла книга о Гоголе. Степанов Николай Леонидович написал…

— И все же именно вы, Геннадий Николаевич, главный по Гоголю специалист. Все так считают.

— Что ж, давайте перейдем к вашему вопросу, — уклонился от дальнейших похвал Поспелов. Вновь почесав свой нос, он пробормотал: — Вы ведь, верно, хотите узнать о литературном значении данной петербургской повести Николая Васильевича?

— Что-то вроде этого, — согласился я.

— Вам знаком термин «гротеск»? — неожиданно спросил профессор.

— Более или менее, — пошевелил я в воздухе пальцами.

— Если ваша прерогатива — кинематограф, то там гротеск очень редок. Особенно в советском кино. А вот в литературе кое-какие образцы гротеска встречаются. Но опять-таки не в советской… Вы следите?

— Да, — кивнул я и, предупреждая дальнейшее развертывание им этой темы, попытался угадать: — В советской живописи мы, видимо, тоже никогда не сталкиваемся с гротеском, тогда как в живописи буржуазной…

— Совершенно верно, Валентин! — радостно перебил меня Поспелов. — И вы не напрасно заговорили о живописи, совсем не напрасно. Ведь именно там и возник термин «гротеск». Так обозначают изображения различных существ, включая человека, чьи естественные, так сказать, анатомические соответствия и пропорции показаны в этаком причудливом виде. Подобный принцип возможен и в литературе…

— В частности, в повести «Нос», — подвел я его ближе к теме.

— Безусловно. А вы читали эту повесть? — спросил профессор.

— Прочел, но не очень понял.

— Такое признание делает вам честь, — заметил он. — Что ж, попытаюсь помочь вам разобраться. Главный герой повести, как вам известно, майор Ковалев. Ничем не примечательная, по сути, личность, зато чрезвычайно озабоченная своим носом. Иными словами, он, можно сказать, не видит ничего дальше