class="p">садится за стол.

Ирина. Выйдет пасьянс, я вижу... Не верю пасьянсам, но захватило дух от радости. Будем в Москве.

Федотик. Нет, не выйдет пасьянс. Видите, осьмерка легла на двой­ку пик. (Смеется). Значит, вы не будете в Москвед. Вершинин. Однако какой ветер! Маша. Да. Надоела зима. Я ужее забыла, какое лето. Чебутыкин (читает газету). Цицикар. Здесь свирепствует оспа... Анфиса (подходя к Маше). Маша, чай кушать, матушка. Пожалуй­те, ваше высокоблагородие ж.

Маша. Принеси сюда, няня. Туда не пойду. И р и н а. Няня! Анфиса. Иду-у!

Наташа8. Грудные дети прекрасно понимают... «Здравствуй, го­ворю, Бобик. Здравствуй, милый!» Он взглянул на меня как-то особенно. Вы думаете, во мне говорит только мать, но нет, нет[34]. Это необыкновен­ный ребенок11.

Соленый со стаканом идет в гостиную и садится в угол п.

Маша. Счастлив тот, кто не замечает или не различает времен года3, кто и зимой улыбается[35] так же, как летом . Мне кажется, чтог если бы я жила Д в Москве, то не замечала бы, лето теперь или зима е.

Вершинин. На днях я читал дневник одного французского мини­стра, писанный в тюрьме. Министр был осужден за Панаму. С каким упое­нием, восторгом упоминает он о птицах, которых видит в тюремном окне и которых не замечал раньше, когда был миниетром. Теперь, конечно, когда он выпущен на свободу, он уже по-прежнему не замечает птиц. Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней. Счастья у нас нет и не бывает, мы только желаем его.

Тузенбах (берет со стола коробку). Где же конфеты?

Ирина. Соленый съел.

Тузенбах. Все?

Анфиса (подавая чай). Вам письмо, ваше высокоблагородие

Вершин и н. Мне? (Берет письмо.) От дочери... (Читает.) Да, ко­нечно... Я, извините, Мария Сергеевна, уйду потихоньку... Чаю не буду пить... (Встает взволнованный.) Вечно эти истории...

Маша. Что такое? Не секрет?

Вершинин (тихо). Жена опять отравилась... Надо идти. Я пройду незаметно. Ужасно неприятно все это... (Целует Маше руку.) '6 Славная, хорошая вы" женщина... Я здесь пройду потихоньку... (Уходит.)

Анфиса. Куда же он? А я чай подала. Экой какой...

Маша (рассердившись). Отстань! Пристает11 тут, покоя от тебя нет. {Идет с чашкой л.) Надоела ты мне, старая!

Анфиса (тихо)м. Чего ж н ты обижаешься? Милая!

Голос Андрея. Анфиса!

Анфиса (дразнит). Анфиса! Сидит там... (Уходит.)

Маша (в зале у стола, сердито). Дайте же мне сесть! (Мешает на сто­ле карты.) Расселись тут с картами. Пейте чай.

Ирина. Ты, Машка, злая.

Маша. Раз я злая, не говорите со мной. Не трогайте меня.

Чебутыкин (смеясь). Не трогайте ее, не трогайте...

Маша. Вам шестьдесят лет, а вы, как мальчишка, всегда городите черт знает что0.

Чебутыкин (е изумлении). Славная моя, милая моя... Хорошая моя п.

JrZ. {fi t J)

. 4ЫЛЛ

ix^f e-o if*

/: 2

 

 

LI

с/щ

ft'"-"**! to^u^t^^^ yv, e,

s л* - ■ ~ f>„ э л »• ■

 

*4J> y-'^f^y

 

 

jrl

(

issritffc

J Г/ .

о/УНмлет1 14 etUUbettm: . «ejH-ие jt—

jf^ i

4Г

ВКЛЕЙКИ К РЕЖИССЕРСКОМУ ЭКЗЕМПЛЯРУ «ТРЕХ СЕСТЕР»

Текст верхней вклейки написан рукой К. С. Станиславского, двух нижних — рукой

И. А. Тихомирова

Музей Художественного театра, Москва

Наташа. Кажется, мой Бобик проснулся[36]. Он у меня сегодня, кажется[37], нездоров... Я пойду к нему, простите... (Уходит.) Ирина. А куда ушел Александр Игнатьевич? М а ш а. Домой. У него опять с женой что-то необычайное... Тузенбах (идет с графинчиком к Соленому) в. Все вы сидите один, о чем-то думаетег. Ну, черт подериД,давайте мириться. Давайте выпьем, коньяку.

Пыот.

Сегодня мне придется играть на пьянино, вероятно, всю ночье, играть всякий вздор. Куда ни шло!

Соленый. Почему мириться? Я с вами не ссорился. Тузенбах. Всегда вы возбуждаете такое чувство, как будто ме­жду нами что-то произошло. У вас характер — странный, надо соз­наться...®

Соленый. Когда я вдвоем и втроем 3 с кем-нибудь, то ничего, я тогда" как все, но в обществе чувствую себя неловко, я" застенчив и... говорю всякий вздор, которого сам же стыжусь потомл.

Тузенбах. Я часто сержусь на вас, вы постоянно придираетесь ко мне, когда мы бываем в обществе, но все же вы мне симпатичны почему- то. Черт возьми, выпьемм... Куда ни шло, напьюсь сегодня". Соленый. Выпьем.

Пьют.

Я против вас, барон, никогда ничего не имел0.

Тузенбах. Я немножко возбужден"... Подаю в отставку р, пять лет все раздумывал и, наконец, решил. Буду работать. Соленый. Это хорошо, что там ни говори Тузенбах. Буду работать.

Пока они говорят, Андрей входит с книгой тихо и садится у свечит.

Чебутыкин (идя в гостиную с Ириной). И угощение было тоже- настоящее кавказское: суп с луком, а на жаркое чехартма, мясное. Соленый. Черемша вовсе не мясо, а растение вроде нашего лука. Чебутыкин. Нет-с, ангел мой, чехартма не лук, а жаркое из баранины.

Соленый. А я вам говорю, чтоа черемша лук.

Чебутыкин. Ая вам говорю, что а чехартма баранина.

Соленый. Ая вам говорю, чтоа черемша лук.

Чебутыкин. Что же я буду с вами спорить! Вы никогда не были на Кавказе и не ели чехартмы.

Соленых!. Не ел, потому что терпеть не могу... От черемши так же воняет б, как от чеснока. А на Кавказе я был!в

Андрей (умоляющим голосомг). Довольно, господа! Прошу вас!

Тузенбах. Когда придут ряженые?

Ирин а. Обещали к девяти. Значит, сейчас.

Тузенбах (обнимая Андрея). Ах вы, сени мои, сени, сени новые- мои...

Андрей (пляшет и поет). Сени новые, кленовые...

Чебутыкин (пляшет). Решетчаты-и Д...

Смех.

Тузенбах (целует Андрея). Черт возьми, давай е выпьем... Анд- рюша, давайе выпьем на ты. И я с тобой в Москвув университет..

Соленый. В какой? В Москве два университета.

Андрей. В Москве один университет.

Соленый. А я вам говорю, два.

Андрей. Пускай хоть три. Тем лучше.

Соленый. В Москве два университета...

Ропот и шиканье.

В Москве два университета: старый и новый. А если вам не угодно слу­шать, если я раздражаю3, то я могу не говорить... Я даже могу уйти в дру­гую комнату... (Уходит в одну из дверей).

Тузенбах. Браво, браво! (Смеется). Господа, начинайте, я сажусь играть. Смешной этот Соленый... (Садится за пианино и играет вальс.)

Маш а11. Барон пьян,