«Гордость».

«Возможно, месье», — ни к кому не обращаясь, кивнул он своим мыслям.

— Согласитесь, дело не каждому по плечу. Не каждый день вам предлагают ловить крыс.

— Но что с ними будет дальше?

— Вас это и вправду волнует? Человека с такой судьбой?

Было грустно, что в этом крошечном мире ты не мог спрятать своих секретов, но поделать с этим Том ничего не мог. И согласился. Тем более, что в случае отказа они могли угрожать и его семье.

«Брось, ты сделал это не из страха».

«Ни на йоту».

С совестью не поспоришь: его охватил азарт.

«Тебе не было никого жалко. Не их. Не себя».

«Они все сделали свой выбор сами. Они были слишком взрослыми детками, чтобы не знать, куда идти».

Убийство и смерть сопровождали его всю жизнь. С самого начала. Убийство и смерть, смерть и убийство — разница между ними для Тома стала понятна лет в двенадцать, когда он неожиданно резко для себя начал задумываться о том, что было бы, если бы при родах его брат оказался шустрее. Кто бы из них выжил? И выжил бы он?

Смерть часто посещала этот мир, и в этом не было ничего удивительного. В свое время ушел из жизни брат отца, потом одна из бабушек, потом еще кто-то и еще. Это было горько, но естественно, задним числом предсказуемо и потому всегда немного отстраненно, ведь это не касалось лично его. А вот ощущение потери и невозможность забыть, задушить голос совести — это было отличие убийства. И дело было не в том, что Том чувствовал раскаяние; такого не было долго, очень долго. Была обида, и злость, и невероятная тяжесть, и непонимание, почему, зачем ему все это рассказали?!. Зачем было вываливать на ребенка, пусть подростка, свое прошлое, почему ОНИ не могли скрывать все от него и дальше?!.

«Ты знал всегда».

Догадывался, точно. Одно время думал, что такое бывает у всех детей — воображаемый брат, потом, когда подрос — испугался, что сходит с ума, а потом случилось ЭТО. Как в истории с Гарди.

Один взрослый ушел из семьи к другому взрослому, и там родился еще один сын, потом дочь. Но отец никогда не бросал семью, не мог физически: слишком больно ему было вспоминать, как ребята по соседству звали его последышем, последней надеждой отчаявшейся женщина.

«Твоя мать ни от кого родить-то не могла, не то что замуж».

«Да уж, не повезло тебе с матерью. Как уж тебя такого уродила».

«А ты ничего. А я думал…»

Когда Тому было лет восемь, он нашел на чердаке бабушкиного дома забытые всеми школьные тетрадки, фотоаппарат и дневник отца. Не школьный. Другой. Хотя был и школьный. Туда Том заглянул первым делом и убедился, что насчет оценок папа его был весьма умеренным вруном. Почти не солгал.

«Разве ты о том думаешь?».

«Не мешай, — хотелось ему крикнуть неизвестному в ответ. — Не мешай мне жить!».

«Так ЖИВИ».

Но КАК? И в отместку за вырванную с боем жизнь, он принялся убивать.

«Сначала-то ты думал, что помогаешь другим, делаешь свою работу».

«Да, но недолго. Я быстро перестал обманывать себя».

Дядя Гарди, один из столпов местного сообщества, господин Атон, предложил ему контракт: искать среди его людей тех, кто работает на два лагеря. Так и сказал: «У вас, говорят, док, невероятное чутье на людей», — и Том согласился, потому что Атон был прав: этого у него было не отнять — чутья диагноста. Он видел людей насквозь. Тем более таких. Чувствовал ложь носом, всем телом, ибо сам был мастер лгать.

«Уходите. Через час я сообщу по инстанции, что вы не тот, за кого себя выдаете».

«Не стоит и пытаться. Вас раскрыли».

Некоторых — совсем невинных — он предупреждал заранее.

«А этого я сдам».

«Ты сдашь?».

«Не правда ли, забавно? Чего не сделаешь для поддержания репутации. Шутка. Но в каждой шутке есть доля истины. Хе-хе».

Удобно говорить с собой, когда голос на противоположной стороне бесправен. Университеты пошли ему на пользу. Если чему и научила Тома его профессия, так это изолировать реальность от совести.

«Совесть от реальности, ты хочешь сказать?».

«Нет, именно реальность от совести. Потому как жить я мастак. Не правда ли?..»

«Страшно умирать?».

«Страшно. Но дело не в этом. Просто жутко хочется жить, считая себя порядочным человеком. Жутко. До боли в сердце и звоне в ушах».

«Это тебе-то? И где вся твоя философия?..»

Пятое

Память Рэя была уже не та. С выпивкой надо было завязывать, восстанавливаться. Впереди предстояла тяжелая работа под прикрытием на чужой территории, планете, обычаи которой он знал плохо, а для этого нужны были крепкие нервы и цепкость, которую не давал алкоголь. Когда бывший шеф позвонил ему с предложением о работе, Рэй в сотый раз пересматривал старый фильм из своей коллекции — единственное, что он оставил от прошлой жизни, которую почти забыл, плотно перечеркнув раз за разом всплывающие сцены: вот он в детстве идет по проселочной дороге с мальчишками, сосет клевер, валяется на траве; вот позже стоит, сцепившись с одним товарищем из соседнего двора — парнишкой вдвое выше него самого, но неплотным и худощавым, а главное — не ожидавшим отпора от такого малыша, как он; вот школа — одна, вторая, десятая — отец не любил сидеть на месте, говорил: «Будь бдителен, парень. В жизни надо все время находится в движении, чтобы тебя никто не нашел. Застрянешь надолго, и они уже знают о тебе все». Кто эти «они» понять было трудно, но догадаться можно, в общих чертах, как и то, почему мать ушла из семьи, даже не попрощавшись. Рэй не винил ее. Но знал, что никогда не простит того, что она оставила родного сына там, в черной башне из пепла и пыли, пропитанной страхом и бредом, башне, чтобы покинуть которую, ему пришлось распрощаться с мечтой о высшем образовании и пойти служить в рядовые, в самый низ, на любую работу, лишь бы вырваться от того, что душило и сжигало отца изнутри.

Рэй отчетливо помнил первые два года службы, потом последовало предложение от тех, кого всегда опасался отец: «Ваш характер нам подходит, и навыки, и жизненный опыт, и акцент». Он и вправду с легкостью вливался в любую компанию, быстро перенимал чужие правила, но никогда не подстраивался под них, скорее вел свою игру по чужим законам. «Бороться с ними нужно