Откуда пришли ко мне эти мысли, я до сих пор не знаю. Возможно, зловещая бабушка Аня, которая в тихом своем поселке жила, словно на войне, мне что-то передала, а может быть, их невольно внушили родители, последние лет пятнадцать ждавшие какой-нибудь катастрофы. Мне все хотелось, чтобы кто-нибудь меня защитил, оградил от всех бед, от Москвы, от несчастной любви, от злого редактора и жестокой страны, но я не знала, кто это может быть.

Тревога. Страшная тревога – за себя, за свое будущее, за нерожденных еще детей – владела мною всецело.

И когда страх этот достиг апогея, в моей жизни появился Герундий.

Было это тоже весной – кажется, в апреле.

Шла война. Ну то есть как шла… где-то шла война. Не под нашими окнами и даже не в нашей стране. И даже – по утверждению федеральных СМИ – не наша страна принимала в этой войне участие. Однако все знали, что воюют там наши, и умирают там наши, и отвечать за все это тоже придется нам.

В редакции маленького политического журнала, где я тогда работала, разговоры все, разумеется, тоже были лишь о войне. Главный редактор – женщина сильная, громкая, властная – выглядела очень воодушевленной, говорила, что мы живем в «интересное время», и почему-то все время хотела отправить на войну тихого непьющего вегетарианца, работавшего у нас в отделе «Политика».

Я восхищалась военными репортажами и чувствовала себя очень никчемной. В социальных сетях превозносили героев, которые ездили под пули писать репортажи, а я сидела в редакции и делала материалы про бесконечные политические суды.

К тому же мне было тогда одиноко. Два самых любимых моих человека – Латышка и А.Г. – ушли вместе в паломничество по Испании. Особенно не хватало А.Г., который был сильно старше и много мне помогал. В паломничество это ужасно хотелось и мне, но работа не позволяла все бросить на целый месяц, а кроме того, я знала, что не вынесу долгой пешей дороги – как не вынесу никакой войны.

И вот в это-то беспросветное время появился Герундий.

Незадолго до этого у моих родителей умер кот, и они горевали. Переживания их были мне непонятны, и я решила найти им другого кота. В начале мая в ленте Фейсбука мне попался пост о том, что был найден на улице белый котенок, и я сразу откликнулась.

Кота, как выяснилось, спас бывший член радикальной организации, которая во времена моей юности обладала мощной романтической силой, а ныне признана экстремистской и запрещена в России. Домой к нему я ехала не без любопытства и была вознаграждена вполне: у бывшего члена ныне экстремистской организации и его супруги в квартире жило невообразимое количество котов. Они были всюду – на диванах и шкафах, на кухне и в коридоре, на лежанках и в лотках; то было настоящее кошачье царство, в котором любой человек торчал как похабный кукиш. Под пристальным взглядом десятков кошачьих глаз вручили мне тощее существо, покрытое даже не шерстью, а словно белым пухом. К нему прилагались обширный набор лекарств и длинная рукописная инструкция по эксплуатации. Вдруг оказалось, что нельзя просто так взять и завести кота. Мне велели кормить его таблетками от паразитов, регулярно промывать ему уши, добавлять в еду витамины, читать составы пакетиков с кормом, заткнуть в квартире все щели, поставить на окна сетки, купить когтеточки и бог знает что еще. Я слушала это все с ужасом, смотрела на длинный список рекомендаций в своих руках и не понимала, как вообще живут люди с котами. Как жили с котом мои мама и папа? Я с беспокойством вдруг вспомнила, что у кота Маркиза из моего детства не было когтеточки.

Переноску с котом я везла домой как величайшую ценность. Но дальше пошло все не так.

Отец по телефону очень обрадовался подарку. Чего никак нельзя было сказать о моей маме. Я, кстати, думаю, что в родителях есть какие-то механизмы, которые включаются против их воли. Например, все мамы при виде любого животного непременно сначала должны заявить: «Только через мой труп!» Они, может, даже хотят этого щенка или котенка, но никак не могут сказать иначе. Открывают рот, а рот вдруг и говорит: «Только через мой труп!» Потом должен последовать обязательный ритуал: ребенок орет, корчит рожи, жмет котенка к груди, котенок пучит глаза, и родитель, наконец упившись своею властью, дает вдруг добро.

Но мне было не пять уже лет.

– Хорошо, – сказала я развопившейся матери. – Котенок останется у меня. Я буду его хозяйкой.

Сказала и испугалась.

Слова эти – «я буду его хозяйкой» – вдруг прозвучали как заклинание, которое нельзя отменить. Мать тоже почему-то перепугалась, пошла на попятную, сказала, что заберет кота лично, но я уже не могла ей позволить.

Кот смотрел на меня немигающим голубым взглядом.

Мне было не по себе.

– IV -

Очень скоро наш дом – наша тихая совковая двушка в бумажных обоях – наполнился звуками, ранее ему не свойственными. Более того, в нем вдруг возник нескончаемый диалог, один из участников которого никогда ничего не говорил.

– Уходи. Я молю тебя, уходи. Дай мне спать. Дай мне еще поспать. Нет, нет, перестань. Уходи. Уходи. Иди, говорю. Что ты там грызешь? Что ты грызешь? Господи, провод от телефона! Пошел! Уходи!

– Нельзя кусать за ухо! Я запрещаю тебе кусать за ухо! Я повелеваю тебе: не кусай меня за ухо! Хочешь лежать в кровати, так не грызись!

– Ты дерешь диван. Нет, ты реально думаешь, я не слышу, что ты дерешь диван?

– Нет, нельзя тащить пыль из-под холодильника. Нельзя. Уходи оттуда. И жрать пыль из-под холодильника тоже нельзя! Выплюнь, выплюнь… тьфу, дрянь какая! Ты что, не видишь, что это грязь? Дурень.

– Перестань. Нет, я не могу спать, когда ты лежишь на моем лице. Не могу!

Соседка моя на кота сначала смотрела с большими сомнениями и недовольством. Молодой ученый, специалист по Пушкину, Баратынскому и Лермонтову, она предпочитала, чтобы в квартире была архивная тишина.

– Черепахи, – говорила моя соседка. – Самые лучшие домашние животные – это черепахи.

Я знала, что черепахи жили в доме ее родителей и что судьба их самым нелепым образом была связана с Баратынским и его дорогой супругой: одну черепаху звали Ахилл Абрамыч, другую – Попинька. Я также знала, что Ахилл Абрамыч был на редкость агрессивным созданием и, в отличие от Баратынского, который жену свою очень любил, все время изгонял Попиньку из аквариума. В общем, на втором году жизни с моей соседкой о черепахах я знала гораздо больше, чем о котах, и они не казались мне такими уж холоднокровными.

Соседку с котом примирили два обстоятельства. Во-первых, его звали Герундий. С именем этим его мне вручили – то есть кота словно сама судьба обрекла жить с филологом и журналистом. Во-вторых, все расходы и неудобства, связанные с содержанием животного, я обещала взять на себя.

О чем тут же, разумеется, пожалела.

Будучи человеком, который без содрогания не может вынести мусорное ведро, я столкнулась с ужасными испытаниями. Во-первых, мне приходилось чистить лоток. Во-вторых, мне приходилось чистить коту уши, в которых жила и плодилась какая-то черная дрянь. Сам кот в эти тяжелые для меня моменты вел себя безобразно: чистому наполнителю в лотке он радовался, словно первому снегу, и гонял его по всему коридору, а во время омерзительной чистки ушей пытался жрать грязную вату.