Я торопливо вручила Анатолию деньги и под каким-то предлогом выставила его за дверь.

Но с этого раза политический разговор возникал у нас регулярно.

Однажды мы чуть было не поругались.

Я опять безуспешно пыталась пробиться через броню пропаганды, которой он окружил себя, как вдруг Анатолий сказал:

– Да чего же мы с вами спорим? Оля, ведь вам же нельзя иметь свое мнение.

Заявление это так меня поразило, что секунды я хватала ртом воздух.

– То есть… как это нельзя?

– Вы в журнале таком работаете. Вам же там запрещают.

– Кто запрещает?

– Наверное, ваши иностранные владельцы.

Я схватилась за голову: принялась объяснять, что инвесторы русские, называть фамилии, которые Анатолий никогда не слышал, рассказывать, как устроена наша подписка и насколько самостоятелен наш бюджет.

Анатолий долго смотрел на меня рыбьим взглядом, а потом заявил, что инвесторы наши, скорее всего, наворовали свои миллионы в девяностые годы, а сейчас поклоняются Западу. И снова сочувственно повторил:

– Я все понимаю. Вы просто не можете говорить то, что думаете.

В голове моей все как будто перемешалось. Я не знала, где найти такие слова, которые могли бы его убедить, – слова, обладающие силой крушить безумие, глупость, ложь. Мне казалось, что слов этих нет со мной, никогда не было и не будет. Что мне нужен новый язык – еще не созданный, несуществующий. Может быть, даже какое-то заклинание.

– Да что ж вы несете такое?! – крикнула я в отчаянии. – Это в государственных СМИ журналисты не могут говорить что хотят! Это там они вынуждены, обязаны следовать заданной линии! Заниматься пропагандой! У нас в журнале мы пишем о том, что ни за что не покажут по телевизору!

– Ну и что же там, например? – спокойно, даже скучающе, спросил Анатолий.

– Господи, да я не знаю! – Ярость мешала мне соображать. – Ну хоть про дворец президента в Геленджике. Огромный дворец, за безумные деньги!

– Ну так и что, что дворец? Он же президент, почему бы и не дворец? Это все ерунда. И это все еще нужно ведь доказать. Вы вот в суде докажите, что он там украл что-нибудь.

Мне хотелось вцепиться в свои волосы. В его волосы. В волосы президента. Да хоть во что-нибудь бы вцепиться и закричать.

– Как ваше творчество? – процедила я.

– Ничего. Взял паузу.

Следующие несколько месяцев мы почти не разговаривали.

Один раз затронули тему санкций, когда курс валют скакал особенно яростно.

Анатолий сказал, что давно уже ждал от Европы какой-нибудь подлости.

Особенно от французов.

– V -

За год до того, как мы съехали из квартиры Анатолия, случились сразу два события, которые, как я надеялась, благотворно на него повлияют.

Во-первых, зимой Анатолий вдруг уехал в Австралию, где у него жили какие-то родственники. О том, что за границей у него кто-то есть, он никогда нам не говорил, поэтому весть о его отъезде, конечно, нас поразила. Более того, вдруг выяснилось, что эта поездка была не первой и что в Австралию он ездит примерно один раз в пять лет.

Я очень надеялась, что близость океана, природа, цвета и краски вернут Анатолию способность писать картины. Что чужая жизнь, которую так ругают по телевизору, немного его успокоит. Что, в конце концов, родственники приведут его в чувство.

Анатолий вернулся весной – загорелый и чуть менее мрачный, чем был до отъезда. Но на все вопросы отвечал неохотно.

– Ну а что там самое удивительное? Я никогда не была в Австралии.

– Знаете, Оля, – вздохнул Анатолий, – какие они там платят счета за коммунальные услуги?! Упаси нас боже от такой жизни.

Больше я про Австралию его не спрашивала.

Вторым событием, на которое я возлагала надежды, стала роспись нашей стены. Дело в том, что кухня наша на четвертом году уже требовала ремонта, и Анатолий уперся, что сделает его сам. Убедить его нанять какого-нибудь рабочего было решительно невозможно. А работник из Анатолия был из рук вон плохой. Отремонтированная им квартира сыпалась на глазах. Отваливались хлипкие плинтусы, отходили дешевенькие обои, чудил кухонный кран, и взрывались розетки. Но хозяин наш полагал себя мастером благоустройства.

Стены он выкрасил отвратительно. Дешевая белая краска легла неровно, а где-то и вовсе пошла комками. Тогда-то Анатолий и предложил расписать одну стену, чтобы скрыть недостатки своих трудов. Соседка моя, которая к творчеству Анатолия относилась весьма прохладно, любое его художество в квартире строжайше запретила. Но тут же неосмотрительно уехала отдыхать за границу. И я на свой страх и риск все позволила.

Анатолий сиял.

И я поняла, что поступила правильно, что бы он там ни нарисовал.

Но стена получилась отличная.

В ней угадывались какие-то сферы, которые можно было принять и за мыльные пузыри, и за шарики мороженого в креманке, и за головы удивительных расплывающихся созданий. Когда Анатолий закончил, он попросил меня сесть на фоне стены и сделал фотографию на свой телефон.

– Смотрите, Оля, у вас тут как будто нимб, – сказал он.

Но на этом все и закончилось. Он прислал мне еще пару картин, которые написал в Австралии, но они не произвели на меня впечатления.

Анатолий по-прежнему являлся раз в месяц и настойчиво зависал в коридоре. В этот последний год разговоры с ним стали невыносимыми. Оказалось, жильцы его дома ввязались в какую-то тяжбу с управляющей компанией. Анатолий решил не стоять в стороне, и в итоге на него легла почти вся бумажная работа. Он подробно рассказывал мне суть претензий к компании, объяснял коррумпированную составляющую, бесконечно описывал тонкости составления жалоб. Я изнывала. Прервать его не было никакой возможности, поэтому я просто скользила взглядом по седой козлиной бородке и представляла, что, если надеть на Анатолия меховые штаны, он мог бы играть сатира в фильме «Хроники Нарнии».

Помимо коммунальных войн Анатолия настигла и масса других несчастий. Во-первых, вдруг обнаружилось, что брат его просрочил выплату по кредиту. И требовать эти деньги представители банка пришли к нам домой. Анатолий забрал оставленные нам бумаги и в случае чего велел не открывать дверь коллекторам. Еще одним ударом стали злополучные счетчики. Выяснилось, что по новым правилам те, у кого нет счетчиков, будут платить недостачу за весь подъезд. Перспектива эта Анатолия испугала, но счетчики поставить он так и не решился. «Может быть, обойдется, может быть, еще обойдется», – суетливо бормотал он у нас в коридоре.

И вот в конце апреля мы решили съезжать. Соседка моя нашла себе хороший вариант. Да и я уже поняла, что пора попрощаться – сколько уж можно жить общежитием? Для Анатолия эта новость стала ударом.