— Ну вот, я рад… Далее: поскольку нет реальногоежедневного рабочего производства, нет, так сказать, продукта деятельности, толюбой самодур, попавший в Синдикат на руководящую должность, может изменитьорганизацию до неузнаваемости, что случалось не раз… Поэтому наша задача, какэто ни смешно, — ставить задачи. Ставить цели… И достигать их… Я бы хотелрассказать вам об одной моей гениальной задумке… Впрочем, успеется…

Ной Рувимыч оказался виртуозом вождения. Мой Слава тоже лихообъезжал пробки, нарушал все правила и совершал все мыслимые и немыслимыетрюки, чтобы довезти меня вовремя. Но Клещатик проделывал все это с элегантнойнеторопливостью, легко, даже нежно, успевая поглядывать и на дорогу, и насобеседника справа, и на часы, и на крякающий мобильник.

…Закрытый клуб «Лицей» размещался в старинном особняке наСпиридоновке.

Я уже слышала от кого-то из знакомых об этом заведении, аможет быть, читала в «Комсомольце». Дизайнеры, особо не мудрствуя, простовоссоздали внутри обстановку пушкинской эпохи.

Нас провели на второй этаж за столик… нет, за стол, —там всего стояло пять основательных, старинных круглых столов, накрытых белыми,твердыми на ощупь скатертями.

— Как вы относитесь к морским утехам? — спросилНой Рувимыч, усаживаясь. — Здесь изумительно готовят гребешки. Здешнийповар разыскал среди бумаг Вяземского один старинный рецепт и…

— О, нет, гречневую кашу, пожалуйста…

В то время я уже подсела на диету знаменитого доктораВолкова, о чем и поведала сочувственно кивающему Ною Рувимычу и странновертлявому официанту, который подскакивал, поддакивал, восклицал, пришаркивалножкой, — и, на мой взгляд, вел себя совсем «не в тон» такому тонному заведению.К тому же он мне сильно кого-то напоминал…

Ной Рувимыч заинтересовался модной диетой и сразу же записалкоординаты светила в свой электронный — я еще не могла привыкнуть к этомуновому для меня, безобразному слову — органайзер.

— Ну а я, пока еще на свободе, если позволите, закажусебе… — он задумчиво листнул карту вин… Не оборачиваясь, спросил официанта: —Что у нас сегодня из испанских?

Тот обрадовался, подпрыгнул, выбросил правую руку в сторону,словно собрался стихи читать, и воскликнул: — легендарное Pagos — Mas La Planaиз верхней серии, урожая восемьдесят первого года!

— Ну вот и отлично… Значит, бокал Пагоса… гребешки всоусе «Рикки Мартин»… только скажи, чтоб не слишком грели… М-м-м… супчику,скажем… консоме «Сицилия»… ну, и «Тобико», пожалуй, — и мне, сладострастноулыбаясь: — Вы знаете, что такое здешний «Тобико»? Это потрясающе нежныйжареный морской язык с соусом «Лайма» и с икрой летучей рыбы… Да! — этоуже официанту, — и креветок, конечно!

Официант, припрыгивая, убежал с заказом… Я проводила егоглазами и сказала:

— Этот юноша… он несколько странен, со своими ужимками,с этими бакенбардами… вы не находите?

— Ну, ему так полагается… — сказал Ной Рувимыч. —Вы узнали его?

— …что-то очень знакомое в лице…

— Это Кюхельбекер, — продолжал он спокойно, —пылкий Кюхля… Вот он и восторгается каждым заказом. А соседний столик,взгляните, обслуживает Дельвиг… Этот поосновательней будет… Образ другой… А вы,ай-яй-яй, и Пущина не узнали — там, на входе, в гардеробе?

Я оглянулась. Да, это был высший класс воссоздания стиляэпохи, ее персонажей.

Собственно, ресторанов и клубов, имитирующих обстановку имебель девятнадцатого столетия, было по Москве немало, и клуб «Лицей» отличалсяот прочих только тем, что в подлинных шкафах, совсем еще недавно бывшихмузейными экспонатами, стояли подлинные книги, принадлежавшие если не самомуАлександру Сергеевичу, то друзьям его и знакомым, а на стенах висели подлинникиакварелей Карла Брюллова, рисунки Ореста Кипренского, масло Федора Бруни.Впоследствии я поняла, что сидели мы с Ной Рувимычем в комнате, называвшейся«библиотекой», где у окна стояла на штативе настоящая подзорная труба тоговремени, а посреди зала плыл огромный глобус 1829 года, обернутый к нам в товремя уже открытой и обжитой, но никогда не виданной Пушкиным Америкой…

— …А у нас в Иерусалиме, — сказала я, обреченнопридвигая поближе тарелку с гречкой, — на античной улице Кардо естьресторан римской кухни. Там прямо на входе посетителям выдают лавровые венки итоги, вы ложитесь на скамьи и пируете, лежа на боку, как древние римляне… Здеськак-то недодумано на сей счет.

Ной Рувимыч усмехнулся:

— В том смысле, что неплохо на входе выдавать гостямцилиндры, трости и прочие аксессуары эпохи? Помилуйте, здесь не балаган, сюдаведь серьезные люди приходят… великие сделки заключаются, старые империирушатся, новые создаются…

(В ту минуту я была уверена, что он шутит)

— А Сам? Он кто — владелец заведения? — спросилая. — Как он гримируется? Под свой канонический облик? — и кивнула напротивоположную стену, где в тяжелой тускло-позолоченной, «правильной» — аймолодцы, дизайнеры! — раме висел знаменитый А.С.Пушкин работы Кипренского:«Себя как в зеркале я вижу…»… — Кстати, замечательная копия…

— Это не копия, — мягко проговорил он…

Я рассмеялась.

— Ну, уж позвольте, Ной Рувимыч… Акварели,возможно, — да, и Бруни — чем черт не шутит… но подлинник Кипренскогодолжен благополучно висеть в Третьяковке…

— Должен, должен… — покивал Клещатик добродушно… — Но яведь чаще хожу обедать в «Лицей», чем в Третьяковку, при всем моем уважении кмузеям… так что мне сподручней, чтобы он здесь висел… Вы только нерасстраивайтесь, не огорчайтесь, а то вся ваша диета пойдет насмарку… Кстати,как наша гречка?

— Превосходна, — пробормотала я…

— Ну вот и славно… Повару дадим премию… — он взглянулна часы. — Однако к делу… Я счастлив видеть вас на этом, весьма важномместе. Скажу откровенно: просветительская работа Синдиката во всем, чтокасается наших традиций и религии, конечно, очень важна — этим, если неошибаюсь, занимается Изя Коваль, мой давний приятель. Я готов и в этомнаправлении пожертвовать Синдикату толику своих бесчисленных идей… Например,меня страшно интригует такая темная и трагическая страница нашей истории, какпотерянные колена израилевы… Что вы, кстати, думаете о них?

— Признаться, я как-то… Да что о них думать-то? Ведь ихдавно уже нет…

Он таинственно улыбнулся, покачал головой…

— Вот видите, а ведь это — одна из великих загадокчеловеческой истории… И если мы не попытаемся…

— Ной Рувимыч, — сказала я нетерпеливо. — Чтотам загадочного? Страна, проигравшая войну, в те времена всегда подвергаласьполному разорению, особенно в таком жестоком регионе… Все сатрапы древностиперегоняли население завоеванных земель на другие территории, а взамен напустынных землях поселяли другие народы… А разве Сталин, сатрап новейшейистории, не так поступал? Что ж тут темного или странного?