Довольно часто она вызванивала меня, и мы шли куда-нибудьшляться, после чего заходили перекусить в «Старый фаэтон», недорогой ресторан схорошей армянской кухней. Для меня эти прогулки были выпадением из времени«Икс», из времени служения Синдикату, выпадением в прошлое, в нашу молодость,когда не помышляя — я об Иерусалиме, она — о Будде, — мы с Мариной ездиличерт-те куда за 12 рублей выступать по линии Бюро пропаганды писателей.

Помню, как году в 86-м нас обеих пригласили выступить наКамчатке.

Стояла промозглая весна. В Петропавловск мы прилетели поздновечером, готовые пасть в объятия встречающих и заснуть уже на заднем сиденье автомобиля.Но, так вышло, нас забыли встретить… С огромным трудом, челночными звонками изместного почтового отделения в Москву и в Петропавловск, мы наконец разыскалителефон дамы, которая организовывала наше выступление. Выяснилось, что ждалинас совсем не тогда и не там. Заполночь, с трудом и муками, демонстрируяписательские билеты, подвывая от холода и охотно унижаясь, мы устроились вкаком-то Доме студента. Это был огромный холодный сарай с несколькими номерамидля командировочных на пятом этаже. Зато нам каждой выдали по комнате, хотя вту ночь мы охотнее легли бы в одну постель, лишь бы согреться.

Я лежала головой на плоской, как доска, подушке и долгодрожала под тонким, возможно, когда-то шерстяным, одеялом… Ноги заледенели,зубы стучали. Я встала, надела свитер, опять легла… Где-то на нижних этажахкто-то — судя по звукам, — затеял драку, потом кого-то — судя опять-таки,по звукам, — долго рвало… В конце-концов кое-как задремала…

Проснулась, не понимая — что происходит. Над моим ухом, ноиз-за стенки, звучал ясный, полный жизни и восторга голос Марины:

— Сереня! Если б ты знал, какая здесь красота, какиечудные диковинные деревья, какие дивные лианы и араукарии! Какое цветениевокруг!

Я продрала глаза, но мне показалось, что я не могу ихоткрыть. Вокруг плотной стеной стояла холодная тьма.

— Если б ты знал, какой вид открываетсяотсюда!!! — неслась из-за стены ликующая песнь. — Передай Лене, чтоиз моего окна видны сразу три вулкана! Ты не поверишь, но как раз сейчас надодним из них поднимается грозный дымок… Ты представляешь?! Сереня!!!

Я села на кровати. Помотала головой. Вокруг по-прежнему былотемно и глухо. Откинув одеяло, я спустила ноги на омерзительно холодныйлинолеум пола и зачем-то пошлепала к окну.

— Ты слышишь меня, Сереня?! Боже!!! — неслосьиз-за стены. — Вот уже из жерла вулкана бурным потоком полезла раскаленнаялава!!!.. Бегут люди, крошечные домишки на живописном склоне заливаетогнедышащая стихия!!!.. Неужели она достигнет нашего холма?!.. Ну, все, Сереня,я не могу больше говорить, возможно, сейчас начнется эвакуация… Поцелуй от меняЛенечку!!!

Я подошла к окну и толкнула створку. За окном стояла всетакая же плотная утробная молчаливая тьма. Ни зги, что называется, нипроблеска…

Я поплелась обратно, юркнула в не успевшую остыть постель иснова уснула…

…Всегда и повсюду Марина ходила с красным, тисненым золотом,билетом. Вообще, этих красных билетов у нее было два. Один — Союза писателей,другой — пропуск №37-2134, выданный 6 июля 1998 года Новодевичьим участкомритуального обслуживания Ваганьковского кладбища, — постоянный пропуск вколумбарий, где была похоронена ее тетя… Он был действителен до… собственно, онбыл бессрочным: с печатью, с золотым тиснением на красной обложке —убедительнейший документ.

Мы проходили по нему куда угодно, обе. Когда охранник любогообъекта и любого заведения, зависнув над ее пропуском в колумбарий, поднимал,наконец, на Марину заискивающий взгляд (как-то люди терялись, сталкиваясь свечной темой), она говорила, кивнув в мою сторону, — а это со мной…

И нас всюду пускали беспрепятственно.

…К своим немалым годам она намедитировалась до такогопросветленного состояния, что на все смотрела с мудрой улыбкой Бодисатвы. Этомогло взбесить даже самого уравновешенного человека.

— Ты думаешь что-нибудь насчет Лакки? — спрашивалая ее. Лакки исполнилось уже семнадцать лет. Он ослаб, плохо управлялся с ногамии внутренними своими органами, падал, стал подслеповат… Выросший Сереня говорилему: — Ах, Лакки… ты же был приятной собачкой каких-нибудь двести лет томуназад…

— Что делать с Лакки? — напирала я. — Какбыть дальше?!

Мне всегда казалось, что если побеспокоиться заранее, тобеда испугается всех сложностей, нагроможденных ей под ноги, и тихонько обойдетстороной мучительный бурелом. Марина же наоборот — расчищала все путинастолько, что любая беда просвистывала мимо, не успевая притормозить ни насекунду.

— Ну, что — Лакки… — светло улыбаясь, говорилаМарина, — он проживет еще двадцать лет, и в следующий раз родитсякапитаном дальнего плавания.

Выражаясь цирковым языком, я была белым клоуном, она —рыжим. Но то, что обе мы — клоуны, бросалось в глаза любому непредвзятомунаблюдателю, особенно, когда мы появлялись где-то вместе.

Марина была серьезным человеком, автором многих книг, лауреатоммеждународного диплома Андерсена.

Я была серьезным человеком, автором многих книг, лауреатомлитературных премий.

Почему наши с ней диалоги всегда напоминали цирковыерепризы?

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Накануне мы договорились пойти на выставку ее вязаных исшитых вещей, открытую почему-то в Музее народов Востока. На этой выставкефигурировал и наш Большой Семейный Свитер, связанный Мариной, оплакивающей вдевяностом наш отъезд из России. По нашему свитеру можно было водить экскурсии— столько было вложено информации в этот кусок вязаной материи. Чего стоилитолько лебединый клин и голова рыбы, вырезанные из старых Лениных ботинок инашитые на свитер в области груди и в районе поясницы! Чего стоила — в областипечени — лодка «Марина» (название вышито красным бисером), с рыбаком вполосатой тельняшке! Чего стоил грустный — на уровне почек — огромный глаз скатящимися слезами (дорожка из зеленого бисера)! А черный аист — на фонеогромного желтого солнца — точнехонько на заднице!.. Словом, это был выдающийсяконцептуальный свитер такого размера, чтобы его могли натянуть все члены семьи— одни, подворачивая рукава, другие, наоборот, расправляя во всю длину…

Много лет он служил да и сейчас служит нам талисманом. Бориснадевает его на открытие своих выставок, я — на церемонии вручения мнелитературных премий или на свои лекции в американских университетах, наш сын —на судебные заседания, где он выступает обычно в роли ответчика, дочь — на теособенно крутые тусовки, где надо завоевать авторитет абсолютно безбашенной.

Словом, наш Большой Семейный Свитер должен был фигурироватьв качестве одного из центральных экспонатов на выставке вязаных произведенийМарины Москвиной…