Солнце давно уже спряталось за горы, свет померк, над озеромвзошла луна, когда в кровати прозвучала первая мало-мальски членораздельнаяфраза.

– Какое счастье! Ты живой! Потому что я тебемолилась, – промурлыкала Клара и вдруг сердито воскликнула. – Но онтоже живой! Я его видела! Он на меня не смотрел. Повернулся и не смотрел!Почему он живой?

– Д'Арборио благородный человек. Он понял, что тылюбишь не его, а меня, и отступился. Если бы я его убил, я был бы хуже Дантеса!

– Хуже кто? – наморщила лобик Клара.

Но он не стал читать ей лекцию по истории русскойлитературы, а сказал то, о чем думал весь день:

– Теперь я понимаю, отчего ты… была с ним.

Она скорчила гримаску.

– Ты будешь меня всегда accusare? Винять?

– Винить, – поправил Романов. – Нет, не буду.Ты говорила, он страшный человек. Это из-за Мафии, да?

Личико танцовщицы стало мрачным, и Алеше впервые пришло вголову, что она не так юна, как кажется. Наверное, ей больше лет, чем ему.Может быть, двадцать восемь или даже тридцать.

– Это очень опасные люди. – Она поежилась. –Ты тоже занимаешь опасное дело. Я не дура. Я слушала твой пианист. Он непианист. И ты не певец. Не только певец.

– Не надо про это…

Теперь настал его черед закрыть ей рот поцелуем.

Обошлись без слов. Алеше поэт молча пожал руку, на егоспутника мельком взглянул и ограничился кивком. Козловский ответил низкимпоклоном. Он нарочно оделся пообтрепанней, чтоб подчеркнуть сугубуюнезначительность своей персоны. Ничего объяснять не пришлось. Очевидно,штабс-ротмистр был прав относительно итальянских обыкновений.

Свидетелей у немой сцены не было. Ночной портье дремал впустом фойе за стойкой и не поднял головы.

Д'Арборио был в черном плаще с пелериной, альпийская шляпа сперышком надвинута на самые глаза. Всё это делало его похожим на миниатюрногооперного Мефистофеля.

В глубине аллеи, на некотором расстоянии от подъезда, ждал«паккард» с темными стеклами – Алеша таких никогда не видывал. Из кустов надорожку ступили двое мужчин в шляпах и строгих, чуть мешковатых костюмах.

Козловский и Романов переглянулись. Полицейские? Или людиЗоммера?

– Это крестники дона Трапано, – успокаивающеобъяснил Д'Арборио.

Что за дон, было непонятно, а его крестники выгляделидовольно зловеще, но Алеша чувствовал: вопросов лучше не задавать.

Поэт подал незнакомцам какой-то знак и добавил:

– Мы с вами сядем назад, ваш человек – вперед, кшоферу.

Так и сделали.

Но едва они расселись, люди в шляпах быстро подошли кавтомобилю и тоже залезли внутрь, один вперед, другой назад. Пришлосьподвинуться, причем Козловский оказался между водителем и первым «крестником»,Алеша между Д'Арборио и вторым.

Не произнеся ни слова, новый сосед натянул на головуРоманову черный мешок с отверстием для носа.

– Э, э! – запротестовал штабс-ротмистр, очевидно,подвергшийся такой же процедуре.

Д'Арборио положил Алеше руку на локоть.

– Прошу извинить, но таковы правила. К дону Трапаногостей с незавязанными глазами возят только в одном случае… Если не собираютсяотвозить обратно.

Фраза произвела должное впечатление. В автомобиле надолговоцарилась тишина, лишь шуршала земля под колесами, да сердито пофыркивалмотор.

– Ах, какая ночь, – мечтательно произнес Д'Арбориои продекламировал. – «Il paradiso mio apersi. Era una luna plena…»[7]

– Раз вы любуетесь красотами, делаю вывод, что ваммешок на голову не надели, – ворчливо заметил Алеша. Все-таки тревожноехать вслепую невесть куда, непонятно к кому, да еще в сопровождении бандитов иполоумного декадента.

Чиркнула спичка, потянуло ароматом сигары.

– Я для дона Трапано не гость, а друг. Италия –единственная страна, в которой разбойники чтут поэзию…

Снова наступило молчание.

Будь что будет, подумал Алеша, откинул голову назад и уснул.Две ночи без сна – это чересчур даже для двадцати трех лет.

Пробудился он от толчка, когда «паккард» резко остановился.

– У нашего «руссобалта» тормоза помягче, –раздался голос Козловского.

Алеша не сразу сообразил, почему это глаза открыты, а ничегоне видно. Потом вспомнил.

– Приехали. – Д'Арборио взял его под руку. –Осторожней, я вам помогу.

Вылезли из машины. Под ногами были каменные плиты. Пахлосыростью, какими-то цветами.

Сад, что ли? Или лесная чаща?

– Вам не о чем беспокоиться, – сказал поэт,чувствуя, как напряжен локоть спутника. – Слово итальянца.

– Ой, не нравится мне такой эпиграф, – вздохнулкнязь, которого, судя по звукам, тоже извлекали из авто. – «Словоитальянца» звучит, как «дисциплинированность русского».

– Что сказал ваш помощник про Италию идисциплину? – насторожился Д'Арборио.

– Восхищен тем, какая у вас, итальянцев, дисциплина.

Ответ понравился.

Впереди что-то скрипнуло. Кажется, створки ворот.

Еще шагов пятнадцать, и с Романова сдернули мешок.

Он огляделся.

Сад. Окружен стенами. Ворота уже успели закрыть. Около нихдвое громил в белых рубахах и жилетках, но при этом в шляпах. У каждого насгибе локтя по дробовику.

Впереди за деревьями темнел большой дом невыразительнойархитектуры.

– Мне начинает казаться, что мы ввязались в паршивуюисторию, – нервно прошептал Козловский. – Как бы и нас завтра ненашли с синими лицами… Мой сосед вытащил у меня наган. Вас тоже обшарили?

Нет, Алешу не обыскивали. Очевидно, не позволил статус –как-никак офицер, командир разведочной группы. Но от этого было не легче.

Только теперь Романов вспомнил, что «пипер» остался вприкроватной тумбочке. Спросонья Алеша про него просто забыл. Что за несчастнаясудьба у этого пистолета!

Поэтому ответом на вопрос штабс-ротмистра былонеопределенное покашливание.

Д'Арборио позвонил в дверной колокольчик.

Открылось квадратное окошко, из него на гостей смотрели двачерных глаза. Наклонившись, поэт что-то сказал. Дверь, недобро скрипнув,отворилась.