всегда, Иван Григорьевич, — откликнулся я.

— У меня интервью брали для одной программки, — как-то неуверенно продолжил Пичугин. — Нельзя ли посмотреть, что они там выпустят?

— Вы какие-то спорные вопросы поднимали?

— Да как вам сказать…

— Говорите, как есть, Иван Григорьевич. Здесь все свои.

Пичугин посмотрел куда-то вбок, на оконные жалюзи.

— Понимаете, там корреспондент спрашивал про перестроечные времена.

— Ну и что?

— Да я тогда был в группе «Коммунисты за демократию».

— Мало ли кто где был, Иван Григорьевич!

— Это верно. Только я письмо одно коллективное подписывал, от имени депутатского корпуса.

— Про что письмо?

— В поддержку суверенитета России, против союзного центра, — через силу выговорил Пичугин.

Я помотал головой.

— Простите, не пойму что-то, Иван Григорьевич. А что тут страшного? Тому письму семнадцать лет исполнилось.

— Понимаете, у меня округ деревенский, там народ консервативно настроен. До сих пор живут прошлым. Могут быть кривотолки.

— А что за канал интервью брал?

Депутат назвал канал.

— Иван Григорьевич, дорогой! Он же в вашем округе не ловится.

— Совсем не ловится? — с сомнением переспросил Пичугин.

— То есть абсолютно!

Депутат помолчал и потеребил кожаный ремешок портфеля.

— Если так, то ладно. Но вы всё-таки поинтересуйтесь у них до эфира, что они оставили, а что убрали. Хорошо, Алексей Николаевич?

— По-вашему, федеральные телеканалы проводят сбалансированную политику, и цензуры на них нет?

Ну и детки пошли нынче. Девушка с африканскими косичками, задавшая мне очередной вопрос, была настроена наступательно. Вводная часть беседы со студентами осталась позади, и со стороны будущих пресс-службистов начался хороший, плотный натиск.

Я мило улыбнулся.

— Федеральные телеканалы — это не по моей части, скажу сразу. Мы с ними практически не взаимодействуем — точнее, они с нами. Так что на себе или своих коллегах их политику не ощущаю.

— Ну а что с цензурой? Вы признаёте ее наличие?

— Под цензурой вы, очевидно, имеете в виду редакционную политику. Цензуры как системы специальных государственных структур в нашей стране не существует. Более того, она официально запрещена.

— Хорошо, — донеслось из противоположного угла конференц-зала, — а с редакционной политикой федеральных каналов лично вы согласны?

«Живенько сегодня дискутируем», — подумал я.

— Если бы я был тотально не согласен, то ходил бы с плакатом на марши несогласных.

Раздался смех.

— Если же говорить серьезно, — я погасил улыбку на лице, — то у каждого канала своя собственная линия, своя политика. И рассматривать надо каждый случай в отдельности. Мне что-то нравится, а что-то нет. Нормальное явление.

— Алексей Николаевич, — подняла руку другая девушка, в строгом деловом костюме, — вы профессионально отвечаете на острые вопросы. Я сама хочу стать руководителем пресс-службы, если получится. Я пишу дипломную работу о городской прессе девяностых годов, была в библиотеке и почитала некоторые ваши старые публикации. Вы тогда еще не работали в парламенте и были очень зубастым журналистом. Вы жестко критиковали власть. Скажите, с тех пор ваши убеждения изменились? Извините, если это некорректный вопрос.

— Вопрос корректный, — спокойно ответил я. — Ни от одного из написанных тогда слов я не отказываюсь. Просто если появляется возможность что-нибудь сделать, что-нибудь изменить к лучшему, надо ее использовать. Мне предложили почти с нуля сформировать пресс-службу, и я решил, что это может быть интересно и… полезно. Критиковать, не неся реальной ответственности ни за что, конечно, легче.

— А чем лично для вас является служба в аппарате заксобрания? — подхватила «африканка». — Вы пока чиновник с небольшим стажем…

Лесных, приставленный к нам в качестве смотрящего и сидевший у стеночки, с любопытством покосился на меня. Его шеф, товарищ Забегалов, пробыл на мероприятии минут пять, послушал, понюхал и удалился. Я, в свою очередь, посмотрев на Лесных, ощутил какой-то странный душевный подъем.

— Вы мне, наверное, не поверите, сейчас опять будете смеяться, — сказал я. — Для меня нынешняя служба это не статус, не стаж и даже не деньги. Это самореализация.

Фразы вылетали одна за другой, как автоматные очереди.

— Мне интересно здесь работать, — говорил я. — Я вижу и чувствую, что у меня получается, хотя на этот счет могут быть и другие мнения. Задача пресс-службы, как я ее понимаю — это создание положительной атмосферы. Журналисты, которые обращаются к нам за информацией, должны чувствовать человеческое отношение к себе. Если не будет его, то вся наша кипучая деятельность окажется напрасной.

Кресло под товарищем Лесных громко скрипнуло.

— Вам, возможно, предстоит занять в будущем мое место или место одного из моих преемников. Я хочу, чтобы вы уважали журналистов — конечно, тех из них, кого есть за что уважать. Пожалуйста, помните о том, что у этих людей довольно непростое ремесло. И… всё-таки это мы, пресс-службы, для них, а не они для нас. Журналисты первичны, мы вторичны, — закончил я.

— Вы правильно говорите, Алексей Николаевич, — заметил юноша, сидевший рядом с деловой девушкой. — Но, знаете, на словах все чиновники за открытость и гласность. А вот потом, после их обещаний, начальнику вашего уровня элементарно невозможно дозвониться. Секретарша просто скажет: «Перезвоните позже», и всё. Для простых граждан — таких студентов, как мы, например, — вы недоступны.

— У меня нет секретарши, — ответил я. — А те, кому это интересно, могут записать номер моего мобильного телефона. Готовы?

— Ну, ты даешь, Алексей Николаевич! — покрутил головой Лесных, когда мы шагали со встречи по длинным парламентским коридорам. — Такого никто еще не делал. Это прямо популизмом попахивает, с телефоном-то.

— Зато какие были аплодисменты! — ответил я.

— Это же дети еще, вчерашние школьники. Что они понимают? — хмыкнул зам управляющего делами.

— Многие вещи они понимают не хуже нас с вами, — задумчиво сказал я.

У лифта Вячеслав Алексеевич со мной простился и покатил наверх: докладывать Валентину Юрьевичу о моем популизме. Я же достал мобильный и увидел два пропущенных вызова. Номер был знакомый.

— Анна Игоревна, искали? — спросил я, дождавшись соединения.

— Искала, — подтвердила она. — Ты у Хрюшникова, что ли, был?

— Нет. Народ просвещал.

— Какой народ?

— Студенты на практику пришли.

— Бросай студентов, слушай меня. Губернатор в Москву уезжает, а у него эфир сегодня на телевидении.

— Сочувствую вам, — сказал я.

— Я уже свою порцию получила, — бодро отозвалась моя коллега из администрации, — а Григорий Владимирович попросил твоего шефа выступить вместо себя.

— И он согласился? — задал я глупейший вопрос.

— Угадай, — предложила Анна Игоревна.

Я испытал ощущение полета.

— Во сколько? — услыхал я собственный голос как бы со стороны.

— Сразу после вечерних новостей.

— Это будет комментарий?

— Нет. Ток-шоу Матусевича.

— На «Сторонке»? — задал я уже совершенно лишний вопрос.

— Ну да.

Это был полный вперед. Шоу в прямом эфире под названием «Вокруг да около» длилось сорок минут.