Младенца Грядущего» и т. д.). Более того, и сама человеческая душа оказывается пустотой, которая должна быть заполнена другими людьми. Для этого она вновь погружается в темноту («ночь… заняла во мне место») и учится состраданию, вслушиваясь в страдания других («стуки плачи удары в грудь»).

Среди этих других герой видит воинов, монахинь-подвижниц с лампадками. Но Внутренний Логос предупреждает его о врагах. В чёрных рубашках ходят фашисты; на языке хирогриллов говорят, по всей видимости, люди с мелкими нравами (слово «хирогрилл» взято из книги Притчей Соломоновых: так названы маленькие пустынные зверьки – даманы). Поедание сырой пищи символизирует дикость. Неясно, кто назван Водными Дикарями, но Ненавистники Хлеба, Бледнолицые и Новостервятники (последнее слово образовано по аналогии с названиями политических партий) явно обозначают власть имущих. Вместе эти определения похожи на перечни варварских племён у древних авторов.

Четверица, или тетрактис, – пифагорейский символ мироздания в виде равнобедренного треугольника. Исследователи отмечали, что Элитис исказил это слово и назвал четверицу Тетрактидой (τετρακτίδος вместо τετρακτύος). Я полагаю, что это не ошибка, но звучание намеренно сближено с τετράχτιδος – четырёхлучевой. Тогда нужно читать так: «…оконечности креста Четырёхлучицы». Примечательно, что греческий писатель Никос Казандзакис однажды – уже после издания поэмы – назвал распятого Иисуса «пятилучевой молнией» («…Πεντάχτιδος κεραυνός, ο Ιησούς ο Σταυρωμένος». Καζαντζάκης Ν. Ο φτωχούλης του Θεού. Αθήνα, Εκδόσεις Καζαντζάκη, 2008. Σ. 356). Возможно, эту гипотезу кто-то уже выдвигал, но в известных мне книгах она не встречалась. Уверенности в ней у меня, впрочем, нет, и поэтому я перевожу просто «Тетрактида».

Пение петуха напоминает об отречении Петра от Иисуса: «Тогда он начал клясться и божиться, что не знает Сего Человека. И вдруг запел петух» (Мф 26: 74); это символ предательства и, быть может, метафора объявления войны: недаром упоминаются казарменные бараки.

Прямые Колонны и Могучие Звери на Метопе – образ дорического храма, о котором Элитис писал как об идеальном воплощении «глубинного духа» древнегреческой религии. Звери и «несущие богопознание люди» на рельефе метопы едва ли обладают конкретным прототипом – скорее, Элитис хотел передать общее настроение архаической скульптуры.

Навек одесную меня – ср: «Всегда видел я пред собою Господа, ибо Он одесную меня» (Пс 15: 8).

Так вот же я – в последних строках гимна герой сливается воедино с направлявшим его Логосом и полностью осознаёт свою личность и своё предназначение.

Страсти

Так вот же я – «Бытие» завершается самоосознанием героя, а «Страсти» открываются метафизическим кредо. Оливковая листва, острова и юные Коры (очевидно, это и древние статуи девушек, и реальные возлюбленные) символизируют родину; неологизмы «солнцепийца» и «саранчебойца» указывают на служение светлому началу. Слово «саранчебойца» образовано по аналогии с эпитетом Аполлона «Σαυροκτόνος», «Истребитель ящериц». Саранча, как и ящерица, олицетворяет тёмные силы – ср. в Откровении Иоанна Богослова: «И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы» (9: 3). Все эти аллюзии подробно описывает Т. Лигнадис (σσ. 97–98).

Чёрные одеянья, как и в предыдущей части, обозначают фашистов-чернорубашечников.

Теснины – Элитис говорит о лишениях, которые приходится преодолевать его соотечественникам. Но в то же время это рельеф земной поверхности – ущелья и проливы, по которым может проникнуть враг (например, Фермопилы, где триста спартанцев во главе с царём Леонидом сражались до последнего солдата против армии персов). Зефир, плоды граната и поцелуи уже упоминались в четвёртом гимне «Бытия» («И миру сему потребно…»).

Ветер, развязавший крылья стихий, – Эол, бог воздуха: согласно мифу, он подарил Одиссею мех из бычьей кожи, в котором были зашиты ветры. Спутники Одиссея развязали его и тем самым вызвали страшную бурю. В русской поэзии этот образ тоже использовался как символ смуты и войны: «Кто развязал Эолов мех, / Бурь не кори, не фарисействуй» (Вяч. Иванов).

Родной мне дали греческую речь… – второй псалом «Страстей» полностью посвящён ландшафту родного языка. Этот ландшафт простирается и в пространстве, и во времени. Языческой древности соответствует в нём морская глубь, а христианской современности – обжитая, возделанная земля с её виноградниками и деревнями, где празднуют Пасху. Архаическое море гомеровской речи не только окружает поэта извне, но и заполняет его, как историческая память («всё чего только в сердце своём я не видел светящимся…»); эта образность ретроспективно придаёт новое значение «морским» отрывкам «Бытия».

С самой первой песней Сирены – Сирены были мифическими созданиями, завлекавшими мореплавателей прекрасным пением, чтобы затем погубить их. Так же завораживает поэта родная речь, и, возможно, в этой строке он намекает на то, о чём в позднем творчестве скажет напрямик: «Ах, Красота, ты предашь меня, как Иуда».

Смуглолицые боги, дядья и племянники – древние боги воспринимаются как родственники людей.

Лавры и вербы – символ Аполлона и символ Входа Господня в Иерусалим указывают на единство языческого и христианского, а кадило и ладан, благословляющие ружья и битвы, напоминают о священниках, участвовавших в войне за независимость 1821–1830 годов.

Под Гимном понимается национальный гимн Греции – «Гимн к Свободе», написанный Д. Соломосом.

Ещё в глине мой голос… – для своих «песнопений» Элитис избрал особую систему записи. Каждая строка начинается с заглавной буквы, что может показаться обычным делом, но отнюдь не всегда было присуще поэзии нашего автора, а цезура отмечается значком звёздочки, как в изданиях византийских гимнов, и в том числе кондаков Романа Сладкопевца. Здесь эти визуальные приёмы призваны подчеркнуть метрическую организацию стиха – несоизмеримо более строгую, нежели в «гимнах» и «псалмах», – и сфокусировать внимание читателя на внутренних и конечных рифмах, на мелодике, на структуре: графика становится своего рода нотным письмом, партитурой, обнажающей гармонические связи.

Первое песнопение «Страстей» начинается с образа глины, как и первый гимн «Бытия»: это вновь Адам, ещё не окончательно вылепленный из материи мира. Ламбда и эпсилон – буквы греческого алфавита, Λ и Ε. Вместе они образуют тот самый слог «эл», с которого начинаются слова «Эллада» и «ελευθερία» (свобода). Становится ясно, что «розовеющий плод» – это свобода и родина в их младенческом, хрупком и уязвимом, проявлении.

Пиррихий – воинский танец с оружием, восходящий ещё к античному времени. В культуре Новейшего времени такие танцы сохранились на Крите и в Малой Азии.

Образ зелёных созвездий будет появляться в творчестве Элитиса и потом (ср. стихотворение «Марина»). Быть может, это зеленоватое свечение должно символизировать общность земного и небесного начал.

Твой клинок беспощадный – в оригинале цитата из «Гимна к Свободе» более точная. «Σε γνωρίζω από την κόψη / του σπαθιού την τρομερή» («Узнаю клинок расплаты, / полыхающий грозой»