и было утро: день второй» (Быт 1: 7, 8). Т. Лигнадис полагал, что первый гимн поэмы охватывает первый день творения мира-человека; у меня есть уверенность, что он охватывает два дня.

И тот кем воистину был я… – во втором гимне этот внутри человека сущий Логос, истинное человеческое «я», создаёт образ земли, начиная с рельефа её поверхности (Быт 1: 9: «И сказал Бог: да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так»). Характерно, что он чертит линии пальцем: точно так, как архангел из афонского предания записывал на камне песнопение «Достойно есть».

Созданная земля сразу же обретает черты греческого пространства: Олимп и Тайгет числятся среди высочайших гор страны, а отделанные мрамором источники, мельницы, розовые черепичные купола характерны для деревенского греческого пейзажа.

Добродетель о четырёх прямых углах – Лигнадис, истолковывая символизм этой строки, ограничивается неопределённой отсылкой к Пифагору (σ. 60); я думаю, что мне удалось найти непосредственный источник. Это комментарии Прокла Диадоха к «Началам» Евклида: «Квадрат так же уподобляют всеобщей добродетели, как имеющий четыре прямых угла, каждый из которых совершенен в том же смысле, в каком мы говорим о совершенстве каждой добродетели» (Procl. Diad. in Euclid. Elem., 173, перевод А. И. Щетникова).

И вокруг себя обернувшись ладони раскрыл и сеял / колокольчики молочай шафран… – как и в первом гимне, Элитис замыкает композицию возвращением к книге Бытия: «И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так» (Быт 1: 11).

Земные звёзды – Лигнадис указывает на заимствование из Рильке (die Sterne der Erde); я подозреваю, что здесь содержится ещё и намёк на сотворение светил: «и поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю…» (Быт 1: 17). В таком случае второй гимн тоже охватывает два дня творения, как они описаны в книге Бытия: третий и четвёртый.

Но прежде чем я услышал музыку или ветер… – в первых строчках третьего гимна Лигнадис (σ. 64) видит дантовский образ: «Я очутился в сумрачном лесу, / Утратив правый путь во тьме долины. <…> Не помню сам, как я вошёл туда, / Настолько сон меня опутал ложью». Действительно, спутанные простыни намекают на тяжёлый сон.

Крупица души какая-то в толще глины – ср.: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт 2: 7). Сотворение мира вновь объединяется с сотворением Адама.

Новосозданное море – ещё одна ипостась греческого мира, это Архипелаг, пространство которого организовано «по образу и подобию» человека. По аналогии с тем, как в Книге Бытия «сказал Бог: да произведёт вода пресмыкающихся, душу живую» (Быт 1: 20), в этом море зарождаются одухотворённые образы: лошадки, амфоры, дельфины, острова Иос, Сикинос, Серифос, Милос. И по аналогии с тем, как в Книге Бытия Бог говорит: «И птицы да полетят над землёю, по тверди небесной», внутренний Логос Элитиса говорит: «Что ни слово то ласточка… чтобы в знойную пору весну тебе приносила». Кроме того, строки про ласточку содержат парафраз греческой поговорки «Одна ласточка весны не приносит», восходящей к басне Эзопа. В дальнейшем она ещё будет обыграна Элитисом. Третий гимн соответствует пятому дню сотворения мира.

И миру сему потребно… – окружающее пространство постигается прежде всего зрительно («и из глаз моих посевы хлынули…»), а проясняющийся разум не сразу начинает различать в нём системы и структуры, сопоставимые с членораздельной речью. В материи он видит пока только буйство ярких образов, как если бы природа говорила с ним на языке инстинкта и грубого чувства («одни залаяли, другие – язык казали»). Перечисляя названия растений, Элитис обращается к хтоническому началу: это уже не небесные звёзды-цветы и не божественные оливы, а дикая, бушующая стихия роста. Но именно в этой почвенной стихии человек начинает поиск своего самосознания – «слоги тайные из которых я силился имя своё сложить».

Зефир, плод граната и поцелуи обладают здесь слишком богатым символизмом, чтобы трактовать их как одномерную аллегорию молодости, жизни и любви. Что касается Зефира, в античной традиции бог западного ветра отнюдь не мыслился нежным и благостным. У Гомера Зефир и Борей выступают посредниками между миром живых и миром мёртвых и раздувают погребальный костёр Патрокла (Il. XXIII, 211–217), а эпитеты Зефира в «Илиаде» и «Одиссее» – бушующий, шумный и т. п. Я подозреваю, что в образе Зефира для Элитиса соединились символы неистовства и вдохновения, но в первую очередь он имел в виду реальный западный ветер, важнейший для навигации в Эгейском море. Гранат ассоциируется с загробным миром: отведав гранатовых зёрен, Персефона навсегда связала себя с Аидом. Поцелуи Элитис сопровождает гомеровским прилагательным «быстроногие» – в «Илиаде» это неизменный эпитет Ахилла – и называет их «огнистыми»: иными словами, он говорит о любви в её воинственной и героической ипостаси.

Идиллия, изображённая далее, снова отсылает к книге Бытия – с одной стороны, в этих строках угадывается картина Рая: «И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке, и поместил там человека, которого создал» (Быт 2: 8), с другой же стороны, существа, с которыми общается герой, соответствуют сотворению жизни на земле: «И сказал Бог: да произведёт земля душу живую по роду её» (Быт 1: 24). Здесь соответствие гимнов дням творения начинает сбиваться: четвёртый гимн заканчивается на середине шестого дня.

Потом я и плеск распознал… – Элитис снова подсказывает, что описываемые события происходят во сне («где я спал повернувшись на бок»), но это уже не младенческий сон первого гимна и не детский кошмар третьего, а сон юноши. Вновь появляется ветер – теперь это северный Борей, такой же вестник богов и проводник душ, как и Зефир, – а следом за ним нагие девушки, напоминающие нереид – морских нимф древней мифологии. Они пишут мелом анаграммы слов Эрот, Море, Марина, Солнце, Бессмертие, Элитис – сначала перечисляется всё важнейшее, что будет определять мировоззрение поэта, а затем ему нарекается имя (ср. «силился имя своё сложить» из предыдущего гимна). Марина – знаковое имя в личной мифологии Элитиса: это и святая Марина, которую поэт особо почитал (в поэме она ещё будет упомянута), и символ идеальной возлюбленной, «Прекрасная дама». Фамилия Элитис, творческий псевдоним поэта, родилась из слога «эл», с которого начинаются слова «Эллада», «ελευθερία» (свобода), «ελπίδα» (надежда), и окончания – тис, указывающего на происхождение. Это «эл» тоже ещё будет упомянуто, во второй части поэмы.

И другие слова июля – отдельное