качестве основополагающего источника[27]. Я не нахожу в её критике серьёзной аргументации. Если в те годы Элитис и был знаком лишь с несколькими кондаками, аллюзии на них возникают в тексте поэмы непростительно часто для совпадения. Более того, Элитис посвятил Роману Сладкопевцу отдельное эссе, и из него вполне ясно, какое место этот поэт, который «и греком-то не был», занимал в сонме его личных героев. Среди избранных цитат он упоминает и те самые, что с разной степенью видоизменений вошли в «Достойно есть»[28]. Я не понимаю, что (и главное – зачем?) можно подвергать сомнению в этой связи.

Византийская гимнография определяет стилистику поэмы, а основу её нарратива определяют – закономерным образом! – Ветхий и Новый Завет (в особенности книга Бытия и книга Псалмов Давида) и литургические тексты Православной церкви. Они прекрасно уживаются с многочисленными апелляциями к языческой древности. Хотя Т. Лигнадис и назвал влияние древнегреческой литературы «опосредованным»[29], это едва ли не единственное из его утверждений, с которым я не могу согласиться. Прямых цитат из античных авторов в поэме и впрямь не так много, но эта мнимая нехватка с лихвой восполняется заимствованием целых философем и подкрепляется образным символизмом – настолько богатым, что об опосредованном влиянии не может идти и речи. Можно даже сформулировать так: если бы эта поэма была зданием, то библейские и византийские элементы оказались бы в нём стройматериалами, тогда как внутренняя обстановка, декор и даже сами жильцы были бы перенесены в него из дохристианского времени.

Наконец, существуют ещё как минимум две группы источников: греческий фольклор Нового и Новейшего времени, с одной стороны, и избранная новогреческая литература – с другой. Среди фольклорных источников трудно выделить основные: народные песни смешиваются здесь с легендами, поверьями, поговорками. Среди источников литературных, напротив, выделяются несколько авторов: Д. Соломос, А. Пападиамантис, К. Кавафис, К. Паламас, А. Кальвос. Особняком стоят «Воспоминания» генерала Макриянниса – подробнейшее автобиографическое повествование о войне за независимость 1821–1830 годов, написанное абсолютно безграмотным, но настолько живым, выразительным и щемяще-искренним языком, что, опубликованное впервые в 1904 году, оно стало настольной книгой целого поколения греческих писателей.

* * *

Поэма состоит из трёх частей. Первая из них озаглавлена «Η γένεσις», что на современный русский язык можно перевести как «начало», «происхождение». В греческом переводе Пятикнижия этим словом было передано еврейское бе-решит, «в начале»: заглавие Первой книги Моисея, где описано сотворение мира и человека. Я, в свою очередь, следую синодальному изданию Библии и перевожу название как «Бытие». Эта часть состоит из семи стихотворений, – автор сам указывает, что их нужно называть гимнами, – посвящённых становлению и самоосознанию человека-микрокосма как образа, подобия и диалектической противоположности макрокосма-Вселенной. Каждый из гимнов оканчивается провозглашением тождества микрокосма и макрокосма («Сей мир, сей малый мир, сей мир великий!»).

Следующая часть, «Страсти» («Τα πάθη»), организована более сложно: в ней присутствуют «псалмы», «чтения» (прозаические вставки, имитирующие чтение Евангелия в чинопоследовании литургии) и, наконец, «песнопения», каждое из которых обладает уникальной метрической схемой, но непременно со строгой строфикой и иногда с использованием рифмы. Лейтмотивами «Страстей» служат темы страдания, смерти и воскресения, но не в абстрактно-философской, а в предельно конкретизированной подаче: мистерия крёстных мук разворачивается в этнокультурном пространстве греческой нации и в исторических условиях Второй мировой войны. Реалии эпохи – бои на Албанском фронте, немецкая оккупация, коллаборационизм, голод, движение Сопротивления, гражданская война – обретают здесь метафизическую ипостась; не то что бы Элитис хотел с помощью метафизических образов придать пущую рельефность историческим событиям, но исторические события становятся зримым проявлением метафизических процессов, противоборством космических сил и чудовищным жертвоприношением, которое должно привести к воскресению и очищению.

Название заключительной части, «Το δοξαστικόν», восходит к богослужебному песнопению, следующему за словами «Слава Отцу, и Сыну, и святому Духу». В русской традиции за этими песнопениями закрепился термин «Слава», хотя он и не совсем точно передаёт смысл оригинала («[песнопение] прославительное»), и я перевожу заглавие так же. Кажущаяся простота этой части скрывает довольно сложную структуру со множеством отсылок к богослужебным практикам. Фактически она состоит из трёх больших разделов, в каждом из которых хвалебные четверостишия, прославляющие разные явления мира, перемежаются с трёхстишиями, перечисляющими имена собственные – точно так, как поминает живых и усопших священник на литургии. Завершаются разделы гимнами, и первый, посвящённый женскому началу (это и Богородица, и Родина, и персонифицированная Свобода), основан на тексте Великого акафиста. Во втором гимне прославляется мужское начало: здесь поэт становится равнозначным Логосу, самопознающему разуму мироздания. Третий и последний гимн строится на противопоставлении молитвословных «ныне» и «присно» и постулирует онтологию времени, какой её видит автор: что бытийствует? что не бытийствует? Проведя разграничение между иллюзорностью сущих во времени явлений и подлинностью трансцендентных мирооснов, Элитис возвращается к лейтмотиву «Бытия» – тождеству между микрокосмом и макрокосмом.

* * *

«Достойно есть» – поэма неоднородная. Замысел её не возник у автора единомоментно, и не все образы и идеи родились в непосредственной связи с её написанием. В феврале 1948 года Элитис уезжает в Париж, где задумывает некое философское эссе «О поэзии архитектурных изобретений и солярной метафизики». Это сочинение осталось ненаписанным, но, похоже, размышления на обозначенные в заглавии темы были предварительными стадиями на пути к «Достойно есть»[30]. Частично Элитис пересказывает их в своём эссе «Хроника одного десятилетия»: «Тогда во мне начало постепенно складываться понимание того, что (литературная. – И. Х.) техника не может иметь в наше время никакого смысла, если только она не достигнет подлинно высокого уровня и не станет сама частью содержания… Архитектура никогда не обладала для меня значением каких-то заранее выстроенных лесов… Никоим образом она не являлась ностальгическим возвращением к старому культу формы. Я находился в антиподальной точке по отношению ко всем этим вещам, когда хотел, чтобы идеальное стихотворение было миниатюрным изображением целой солнечной системы»[31]. И далее разговор заходит о соответствии форм метафизическому содержанию идей: почему мы считаем очевидным, что дух дохристианской греческой религии был идеально отражён в архитектуре дорического храма, но в то же время, когда дело касается поэзии, передача какого-либо глубоко национального чувства с помощью чужой и неуместной формы, наподобие сонета или верлибра, не вызывает у нас никаких возражений?[32] Заданный Элитисом вопрос, пожалуй, раскрывает генезис поэмы в большей степени, нежели все сторонние построения на её счёт. Поиск нового канона храмовой архитектуры для греческой поэзии – вот что занимало поэта в конце сороковых годов, и эти изыскания привели его к синкретическому, но гармоничному результату.

К теме осмысления войны Элитис пришёл гораздо раньше, ещё во время своей службы на Албанском фронте с октября