– Нет проблем, это же моя компания. Но я скоро иду, только обдумаю кое-что.

Ты ушла, я остался в кровати, а дождь продолжал настукивать в окно непонятные ритмы. В середине весны часто выпадают осадки, и это был один из тех «мокрых», как ты выражалась, дней. Ты не любила дождь, а мне он нравился, по крайней, мере, тогда. Я быстренько принял душ и уже почти оделся, когда услышал твой голос, который доносился с первого этажа.

– Горничная опять оставила твою рубашку на стуле в гостиной, наверное, она не успела высохнуть.

– Ну и ладно, – ответил я, – пускай висит себе там, не мешает же.

– Я все-таки ее уберу, а то портит весь вид.

Я не ответил, полагая, что это лишнее. Одевшись, брызнул на себя туалетной водой – последний штрих. Глянул в зеркало и, ухмыльнувшись, спустился по мраморным ступенькам лестницы на первый этаж, в кухню.

Прокрутив последние мгновения своего безоблачного бытия, Максим уловил какие-то неприятные странные помехи, что удивило его, ведь все было отлично этим утром. Но что-то бесформенное все же побеспокоило его на какое-то мгновение. Как в цирке с акробатом.

– Смертельный трюк, абракадабра! Акробат Ловчак в пятнадцати метрах от земли делает сальто назад на натянутом в воздухе тросе, и делает он это без страховки, уважаемые господа. Повторяю, он выполнит этот пируэт, этот сложный трюк без страховки! Смотрите все – великолепный Ловчак на арене нашего цирка!

Разгоряченная толпа начинает бить в ладоши, аплодисменты эхом поднимаются в воздух, заполняя пространство. Вспотевшие лица с двигающимися челюстями – публика жует бронзовые хот-доги, которые все представление разносит продавец, – направлены на конферансье, а тот продолжает расписывать смертельный трюк, пуская слюни в черный микрофон.

– Господа, приветствуйте! Ловчак – лучший акробат нашего цирка на колесах.

Шквал аплодисментов усиливается. Под куполом цирка на железном шесте в свете прожектора появляется акробат. Ловчак посылает воздушные поцелуи беснующейся публике, отвешивает поклоны ей же. Все наполнены ненасытной жаждой поскорее увидеть этот трюк, этот смертельный номер под куполом шапито. И вот конферансье важно вышагивает в лакированных туфлях по бордовому ковру в центр арены.

– Господа, попрошу тишины, пожалуйста, чтобы Ловчак смог сосредоточиться. Убедительно прошу вас воздержаться от криков в момент исполнения номера. Господа, будьте милосердны, ведь каждый прыжок стать последним!

Голоса постепенно стихают, но кто-то все же ахнул, не сдержав чувств. Где-то в верхней части трибун заплакала девчонка и тут же смолкла, получив оплеуху от матери. Через несколько минут воцарилась тишина, и самым громким звуком было, наверное, сердцебиение зрителей. Погасили свет, остался только прожектор, направленный на акробата, который готовился к трюку. В свете луча он казался бесконечно одиноким, будто и не было в этом цирке никого.

Барабанные палочки, стуча по кожаной мембране, зловеще отстукивали оставшиеся секунды. Ловчак медленно ступил на натянутый трос, двинулся к его центру. Один шаг, два – публика завороженно раскрыла рты, задрав подбородки кверху. Трос слабо покачивался при каждом шаге. И вот уже акробат в самом центре, а трос раскачивается все сильнее под его весом. Ловчак замер, бой барабана усилился, как это обычно бывает во время исполнения трюков. У многих в зале мелькнула одна и та же мысль: а что, если он промахнется, что, если не попадет назад на трос? Сальто – и мимо троса, и вот он летит вниз с пятнадцатиметровой высоты, беспомощно размахивая руками. И между утихающими ударами барабана и испуганным «ах» публики слышен хруст ломающегося о багровый ковер позвоночника. Глухой удар и треск костей… Брызги крови, бледное лицо конферансье… Кровь густая, как мед. Глаза почти вылезли из орбит, не в силах терпеть боль от удара. И в это время «ах» публики переходит в панику, все кричат. Акробата уносят за кулисы… Такая картина нарисовалась у многих зрителей в их воображении.

Но барабан продолжает стучать, и звук этот кажется тревожным гулом. Ловчак все еще стоит на тросе. И вот, наконец, он поднял руки вверх и подпрыгнул. Раз – и он приземлился на трос. Еще несколько коротких прыжков на одном месте, от которых трос раскачался еще больше. Снова прыжок – и Ловчак подлетел под самый купол. Публика, затаив дыхание, наблюдала за этим зрелищем. Воздух заполнился запахом крови. Промахнется, сейчас промахнется… Но нет, Ловчак, сделав 360-градусный поворот в воздухе, приземлился точно на трос. Он триумфально вскидывает руки в воздух. Он не промахнулся. Трюк удался.

Несколько секунд царит тишина, потом зал, вздохнув с облегчением, взрывается аплодисментами и восторженными криками. Так и должно было быть, он не промахнулся! Все переживания и опасения тут же забыты. Уже всем кажется, что иного исхода просто и быть не могло. И это нормально, что раньше мысли крутились совсем в другом направлении, ибо каждый из нас дает волю негативу, особенно в таких ситуациях.

Все обходится без крови, и Ловчак, впитав в себя аплодисменты до капельки, исчезает за кулисами цирка. И только там, в тесной гримерке, он стирает холодные капельки пота, выступившие на лбу. Шоу продолжается, и публика жадно наблюдает уже за другими номерами на затянутой бордовым ковром арене.

Похожее чувство охватило все существо Максима. То, что испытала большая часть публики – предвкушение несчастья. Тревога… Что-то не так. Случайный промах может изменить этот день, и все пойдет в худшем из направлений. Вся утренняя радость может провалиться в бездну. С чем это связано?

Он спустился вниз и направился в сторону кухни. Качнул головой, чтобы отбросить мысли, которые настигли его на ступеньках, – как будто он упустил что-то важное, как будто мог промахнуться, как Ловчак в цирке. Тогда не миновать запаха крови. Капли на багровом ковре арены могут оказаться на белом мраморе пола.

Свежесть из открытого окна ударила в ноздри дождевой влагой. Он нехотя втянул ее в себя. На кухне Максим не обнаружил ни жены, ни горячего кофе. «Что-то не так», – холодная мысль ворвалась в сознание и льдом пронеслась по венам.

Еще один глубокий вдох и взгляд, брошенный направо, в сторону гостиной. Ксения была там. Она сидела на стуле и смотрела в никуда.

Что-то не так, что-то произошло.

Максим сделал несколько шагов в направлении гостиной, потом остановился как вкопанный, пытаясь осознать происходящее.

Промахнулся?

Нет.

Здравый смысл на какое-то время исчез, паника процарапала тоннель безысходности в его воспаленном мозгу. Максим напрягся.

– Что это? – разрезал пространство голос.

Ох, как не хотел он услышать этот вопрос. Больше всего на свете не хотел.

Паника опять зашевелилась, но Максим быстро перерезал ей гортань. Надо оставаться хладнокровным и спокойным, ведь он, в конце концов, ничего плохого не сде…

– Я с тобой разговариваю, Любимов. Что это? – Ксения смотрела на него в упор, держа в руке какой-то бумажный клочок.