заболеваниями. Жизнь находилась под угрозой. А когда немного поправился, пришла скорбная весть: умер Алексей Максимович Горький. Николай был потрясен до глубины души и снова выбит из колеи. Он потерял покой и сон.

Время сгладило и этот удар. Островский стал «жать на все педали». В его дом пришли машинистки. Вскоре он сообщает Раисе Порфирьевне, что с 17 июля по 17 августа «выдал на-гора» 123 печатных страницы, а 21 августа первый том романа «Рожденные бурей» был в основном завершен.

Сочинский горком партии предоставил ему отпуск на полтора месяца. Но разве мог Николай лежать сложа руки, когда считал преступлением потерять хоть одну минуту? Его «лечили» книги, письма и бесконечные посетители.

Однажды пригласил к себе в гости прославленных летчиков Чкалова, Белякова и Байдукова. Они приехали к нему в тот день, когда Островский должен был выступать по радио. Он лежал на веранде — открытые незрячие его глаза были устремлены в голубое небо, где медленно плыли не видимые им тучи, гонимые прохладным сентябрьским ветром, — и вслушивался в звуки окружающей природы. Свое волнение Николай выдавал тем, что перебирал тонкими пальцами край одеяла. Ему хотелось скорее выступить, чтобы не потерять того запала, который он собрал в течение дня.

Героев-летчиков он узнал по дружным шагам решительной их походки. Гости пожали Николаю руку, и он почувствовал их силу. «Такие руки штурвал не выпустят», — подумал он и пригласил усаживаться удобнее. А они смотрели на него и в свою очередь думали о том, как может этот изможденный человек, навсегда прикованный к постели, имеющий только бьющееся сердце и непораженный мозг, покорять других своей жизнерадостностью и негасимым оптимизмом. Все были восхищены им.

Они перешли на «ты», как давние товарищи, и говорили о жизни, о литературе, о полетах. Когда заметили легкую тень усталости на лице Островского, переглянулись, давая понять, что им пора уходить.

— Ну, Никола, утомили мы тебя, пойдем.

— Да что вы, побудьте еще. Мне так хорошо с вами. Валерий Павлович, ты еще не рассказал о своих дальнейших планах.

Чкалов поделился мечтой. А мечта его в то время была дерзновенной. Ему хотелось «перемахнуть Северный полюс». Николай подумал: «Сколько смельчаков сложили головы, но Северного полюса так и не видели». И сказал:

— Смелая мечта. Но задумал, так лети!

И Николай поделился своей мечтой. Он знал, что времени для осуществления ее у него гораздо меньше, чем располагали эти сильные здоровьем люди, ведь у него бывают такие минуты, когда, кажется, его тело разрывают на части. И все же он задумал во что бы то ни стало закончить книгу «Рожденные бурей», написать еще книгу для детей, а там и еще планировались работы. Для этого ему надо было урвать у жизни не менее пяти лет. Но, по мнению врачей, для него жизнь давно иссякла.

— Я надеюсь, что ты свое желание выполнишь. А мы постараемся тебя тоже порадовать нашими успехами, — сказал Чкалов и поднялся.

В это время властно зазвонил телефон, Николая связали с радиостанцией, и он напряг все свое внимание. Говорить с человеком, сидящим рядом, легче, чем выступать перед миллионами и не чувствовать их.

На лбу Островского выступили капельки пота. Сильной рукой Чкалов приподнял его под спину вместе с подушкой, и Николай заговорил. С каждым словом его голос креп, становился яснее и четче. Он был похож на истинного пропагандиста, устремленного в будущее. Он говорил о жизни, словно видел наяву обновленные города, светлые корпуса фабрик и заводов, обильные нивы колхозных полей, будто перед ним стояли и злейшие, кровавые враги — фашисты, которые уже зажигали мир зловещими факелами войны.

Волнения сильно утомили его. Но сердцем он был рад, что сделал еще одно полезное дело. Его выступления — это его выстрелы по врагам и дружеские руки тем, кто шел неизведанной дорогой социализма.

Ольга Осиповна неусыпно следила за сыном. Заметив на его лбу обильный пот, она платочком вытерла, дала из ложечки попить и поправила подушку, одеяло.

Гости распрощались и ушли. А жизнь вокруг кипела. Играла музыка. Слышались звонкие ребячьи голоса. Жизнь звала к борьбе.

Немалую помощь Николаю Островскому оказал литературный критик Корнелий Люцианович Зелинский. Разбирая его творчество, Зелинский сделал подробнейший анализ романа «Рожденные бурей». Николай же всегда был рад самой жестокой, самой суровой, но, разумеется, честной критике.

В итоге своей критики Зелинский восхищался Островским. Позднее он писал Николаю: «Экзамен выдержан и выдержан талантливо. Я тебя по-настоящему уважаю, чтобы говорить комплименты, и мне хочется, чтобы образы твоей новой книги были так же сильны и полновесны, как незабываемый образ Павки Корчагина, отныне навсегда вошедший в литературу…

Просто диву даешься, как ты, выражаясь шахматным языком, «не глядя на доску», управляешься с немалым числом фигур…

Мне думается, сила твоя как художника заключается, во-первых, в глубоком знании и постоянном взволнованном ощущении жизни рабочих, и шире — трудящихся масс, во-вторых, в большевистском воспитании ума и воли, в-третьих, в ясности и целеустремленности твоего романтического языка».

У Николая Островского тесная дружба завязалась и с Михаилом Шолоховым. Их письменная перекличка была настолько тепла, искрения, что ей могут позавидовать многие. Известный уже мастер в те годы, Шолохов старался поддерживать бодрый настрой Островского, зная, что без этого настроя настоящего творчества не будет.

Острота слова и природный юмор Шолохова крепко залегали в сердце Николая, они раскрывали ему школу писательского мастерства. Островский посылал Шолохову свои рукописи и требовал самой суровой оценки. «Хвалить — это только портить человека. Даже крепкую натуру можно сбить с пути истинного, захваливая до бесчувствия.

Настоящие друзья должны говорить правду, как бы ни была остра, и писать надо больше о недостатках, чем о хорошем, — за хорошее народ ругать не будет», — писал Островский Шолохову 28 августа 1936 года.

С Николаем Островским познакомился и Александр Фадеев. Он радовался, что в отряд советских литераторов вступил такой самоотверженный боец, каким был Островский. Фадеев писал Николаю: «…я очень рад был познакомиться с тобой. Радостно сознавать, что большевики уже нашего с тобой поколения, т. е. относительно молодого поколения, дают образцы такого непревзойденного, величавого и простого мужества и преданности революционному делу. А книга твоя несомненно пробуждает в людях нашего советского народа самые лучшие и передовые чувства, и это — ее главное достоинство…

Знаю, что нет такой силы на свете, которая смогла бы поколебать твой дух и согнуть твою волю».

Внимательно следил за творческими шагами Островского Алексей Максимович Горький. В конце апреля он задумал написать статью о романе «Как закалялась сталь», но смерть помешала ему