В любимейшей моей игре мы делились не на мальчиков и девочек, а на «казаков» и «разбойников». Как только во дворе раздавался боевой клич: «Кто будет играть в „казаки-разбойники“?! Арчевани!», я отзывалась эхом: «Арадани!», то бишь, в вольном переводе на русский, вызывалась быть капитаном команды (арчевани по-грузински «выбор», я и выбирала, кем мне быть). Потом я бежала со всех ног к тому, кто собирался быть капитаном другой команды, и мы, встав плечом к плечу, с помощью считалочек набирали себе как можно больше проверенных, надежных «казаков» или «разбойников».

Этой игрой я соблазнила всех троих – Веру, Иру и Олега, прежде не имевших к ней вкуса. Понятно, что мне хотелось забрать наше мушкетерское звено себе. Но это удавалось не всегда – как правило, я умудрялась перетянуть только Олега, а Иру и Веру забирал соперник.

Кому быть «казаками», а кому «разбойниками», решали по жребию. «Разбойники» скрывалась, а «казаки» разыскивали их, прячущихся по окрестным кустам, подъездам, подвалам, чердакам, садам и огородам. Пойманных по одному приводили в «штаб» на площадке.

Игра заканчивалась для «казаков» победой лишь в случае пленения всех без исключения «разбойников», да плюс к этому, когда те выдавали тайный пароль.

Естественно, «казакам» приходилось немало попотеть, поэтому всем хотелось быть не «казаками», а «разбойниками». Привилегию быть «разбойниками» в следующем раунде мог дать только выигрыш.

Как-то мы с Ирой оказались в команде «казаков», а Олег и Вера – в команде «разбойников».

Добросовестно – без подглядываний, – досчитав до ста, наша команда, разделившись, отправилась на поиски. Мы с Ирой вызвались обследовать овраг, так как Ира дала мне понять, что ей нужно «по-маленькому».

Мы так спешили, что Ира сломала каблук на кошах и теперь, неся каблук в руках, чтобы потом прибить, прихрамывала. Даже в таком состоянии она без устали критиковала Олега:

– Это просто ужас! И как только Виолетта Владимировна его терпит? Попросила сегодня промыть тряпку для доски, а он, фыркнув, ответил, что не обязан. Я всегда говорила, что с такими маменькиными сынками надо быть настороже!

Тропинка вдоль поросшей бурьяном поляны, за которой начинался овраг, резко оборвалась, и мы соскользнули по сыпучему склону на один из первых уступов. Ира привычно присела, но вдруг вскочила как ошпаренная: прижавшись к глинистому склону, на уступе стоял мужчина и предавался греху Онана…

Увидев нас, он сделал шаг вперед и, убрав руки за спину, спросил с заискивающей затуманенной улыбкой:

– Хороший, да? Ну, правда же?!.

– Хороший, хороший, – заверила я его и, хохоча не столько от вида «хорошего», сколько от обескураженной физиономии Иры, которой было ну уж совсем невтерпеж, я повелительно сказала ей, делая «страшные» глаза: – Садись!

И Ира, страдальчески вздохнув, повернулась к обомлевшему от такой наглости владельцу «хорошего» спиной и благополучно облегчилась.

Давясь хохотом, мы вскарабкались обратно и побежали, выкрикивая на ходу:

– Хороший!.. Хороший!

Тут-то мы и заметили прячущихся за гаражами Олега и Веру.

Олег, прохаживаясь из стороны в сторону, о чем-то вдохновенно разглагольствовал, а Вера, невозмутимо уставившись в невидимую точку перед собой – это была ее привычная поза, – молчала.

Набежав с криками «Сдавайтесь!», мы схватили их за руки: я – Веру, Ира – Олега.

Но Олег, резко вырвавшись, подскочил ко мне и грубо оттолкнул меня от Веры, так грубо, что я, покачнувшись, упала.

Он тут же подал руку и бросил, не глядя: «Извини», и даже натянуто улыбнулся, но его лицо тут же стало равнодушно-жестоким, и он, повернувшись к Вере, принялся помогать ей перейти через поросшую камышом канаву.

Радости моей как не бывало. В сердце больно кольнуло. Вообще-то, такое бывало и раньше. Мальчишки, по-видимому, считали меня «своим парнем» и порой могли толкнуть меня или даже обидно обозвать. В таких случаях я вскидывалась и тоже начинала толкать обидчика в грудь. Не отступал и он, и мы, меряясь силами, наскакивали друг на друга, как два петуха, пока другие девочки или мальчики не разводили нас, пеняя на разницу в силовых категориях полов.

Но от Олега я такого не ожидала.

Словно почувствовав мое настроение, он поторопился уйти домой, и я, несмотря на скребущиеся на душе кошки, немного развеялась за болтовней, которая полилась после того, как бывшие «казаки» и «разбойники», рассевшись на трубах баскетбольных щитов, заборе и нижних ветках прилегающего к забору клена, принялись припоминать разную быль и небыль.

Мы с Ирой, опустив некоторые детали, рассказали о своем сегодняшнем приключении. После этого все наперебой стали вспоминать случившиеся с ними или же где-то услышанные страшные истории.

Незнакомая девочка в красной панамке, пришедшая вместе с Лариской (ее все стали величать Красной Шапочкой, после того как она сообщила, что пришла из центра города в гости к бабушке), поведала историю особенно жуткую:

– Это было на Урале, в геологической экспедиции. Мы – мама и папа, их сотрудники и дети – жили в лесу в двух больших палатках. А по ночам палатки окружали волки. Но люди, сменяя друг друга, поддерживали всю ночь костер, и волки все время прятались. Но однажды в полночь, когда над лесом выплыла из облаков полная луна, вдали послышался плач ребенка. Дежуривший у костра геолог встал, взял горящую головешку и пошел в лес на этот то приближающийся, то отдаляющийся звук. Он шел, шел – и пропал, как сквозь землю провалился. Все геологи пошли его искать, и искали до рассвета, но не нашли… В следующую ночь ровно в полночь опять послышался плач ребенка… Сидевший у костра другой геолог тоже взял головешку и углубился в лес. И пропал, как и первый. Уже два человека ушли и пропали, а в лесу и на третью ночь – ровно в полночь – опять раздался плач ребенка.

– Да это шакал был, – иронично подсказал кто-то с ветки клена.

Красная Шапочка, как и собачница Лариска, была еще маленькой, и ее рассказ не заслуживал ни особого доверия, ни сколько бы то ни было весомого опровержения. Как и следовало ожидать, Шапочка принялась с жаром доказывать, что никакой это был не шакал, а какой-то бермудский треугольник, умеющий притворяться младенцем. Поймав всех взрослых членов экспедиции на детский плач, который действовал на сердца любящих родителей, как голос сирен на моряков, этот треугольник за несколько ночей навсегда оставил сиротами собственных детей геологов. Уходя по одному, родители так и не вернулись из лесу. Поэтому теперь Красная Шапочка ездит в гости к бабушке, а живет с тетей…

Всем стало немного неловко от этого простодушно признания девочки, и никто спорить больше не стал. Народ, ликвидировав ухмылки, понимающе кивал пусть и с рассеянным, но неподдельным сочувствием.

В моем же воображении эта история оставила такой неизгладимый след, что вечером я достала из своего ящика в столе тонкую ученическую тетрадь в линейку и, озаглавив ее «Плач ребенка (фантастический роман)», принялась писать свое первое произведение в прозе.