— Надо бы нашим спутницам получить пальто, ведь прибудут сейчас из женской комнаты — а мы с тобой даже не пытаемся им услужить…

— Да какая разница, когда получить — пусть толпа схлынет. Лучше скажи, ты ведь профи, зачем нас притащил именно на этот спектакль. Не лучше ли было сходить какой-нибудь новый фильм посмотреть, чем эти три часа терпеть то, о чем уже знаешь из книги.

— Ты меня не провоцируй, я видел, как ты смотрел, как внимательно слушал. А я второй раз смотрю — и совсем по-другому, по-новому воспринимал это зрелище… ведь правда, это зрелище, которое так необходимо было человеку во все времена?.. Покуда существует театр. Ты заметил, когда наконец уходило то, что было тебе знакомо, и начиналась что-то иное… какая-то магия. Помнишь, как наступила тишина и как вдруг мужчина сказал очень личное, интимное — и у тебя похолодело все внутри…

— Ты прав в одном — знакомый текст совсем другим предстал, особенно, как актер произносил слова про жену, когда оставлял ее в доме отца и уходил на войну.

— Вот как… и ты эту сцену выделил? А Пьер Безухов какой — просто настоящий, толстовский и в то же время такой сегодняшний…

— Еще интересно, что каждый актер играл не одну роль, и было такое же впечатление большого количества героев, как в самом романе…

И Катя до сих пор помнила очень отчетливо, как не выдержала и повернулась — так захотелось посмотреть на говоривших о том, о чем она думала и что переживала в этот момент. И повернулась, видимо, с каким-то порывистым движением, каким-то чуть ли не возгласом, что разговор замолк и на нее уставились двое молодых мужчин. И у них было такое одинаковое выражение на лицах — она никогда ни до этого, ни после не видела подобного выражения у знакомых представителей противоположного пола. Лица были красивые, очень светло смотрели на нее, как будто их застали врасплох и заставили смотреть в одну сторону. Один, сероглазый, был с темно-русыми волосами, а другой — кареглазый брюнет. И оба, как ей показалось, внимательно рассматривали ее: один спокойно, без удивления, другой же даже слегка улыбнулся, нет, полуулыбнулся насмешливо, и Катя почувствовала интерес к себе в глазах и того, и другого. И это разглядывание длилось недолго, еще мгновение — и было нарушено громкими женскими голосами, смехом, шуршанием юбок, запахами духов, исходящими от двух красивых девушек. И молодые люди отвернулись. Отвернулась и она.

Если бы она еще раз повернулась, если бы оглянулась… Но контраст между ее девчачьем обликом и видом прекрасных, воздушных созданий заставил привычно одернуть себя: «Стоп! Только что ты увидела людей из другой совсем реальности, и она тебе не доступна…»

После экзаменов Катя сходила в школу за аттестатом, потому что на выпускном вечере не была. Разумеется, хотела бы, но постеснялась пойти ненарядной, да и какой-то денежный взнос тетя не сделала. Сильно не переживала, переживания были по другому поводу. Тетя объявила, что поступать в университет она не должна, а должна помочь ей тем, чтобы пойти работать. Обнадежила, что через год будет полегче и тогда Катиной стипендии будет достаточно для семейного бюджета, потому что Марина закончит учебу в консерватории. А значит, мечта отодвинулась и предстояла задача с устройством на работу. Решила пойти в больницу рядом с домом — там требовались санитары и техработники.

Первый месяц трудилась под присмотром строгой главной медсестры в детском отделении, была не только за уборщицу, но и приходилось быть няней, ухаживать за больными детками. Работа нравилась, совсем не отвращало выносить утки, подтирать детские зады, хотя к вечеру сильно уставала, но постепенно привыкла. Потом ее «бросили» в хирургическое отделение, где еще два месяца работала санитаркой — убиралась, драила с утра до вечера операционный зал, помогала медсестрам и больным после операции на перевязках.

Наступила зима. Очень хотелось побольше проводить время на воздухе, сходить на каток или просто погулять в парке у реки, но в свободное время отсыпалась, да и по дому работы скопилось, нужно было по традиции готовиться к предстоящим новогодним праздникам. В начале декабря Катю перевели в травматологию, отделение было посложнее, поскольку уход требовался за множеством лежачих больных с травмами и переломами. Особенно тщательно приходилось работать с больными в коммерческих палатах. И вот здесь пришлось столкнуться с очень капризными больными, требовавшими «за свои деньги» от санитарок множество того, что они не обязаны были делать. В одной из таких коммерческих палат Катю невзлюбил молодой мужик, лежавший с множественными переломами после аварии уже целый месяц. Звали его Костя — всегда хмурый, весь в гипсе, с перевязанной головой и воротником на шее. Катя не обижалась на его придирки, понимала, как ему тяжело пребывать без движений и еще предстояло лежать долго. За ним пытались ухаживать родные, сменявшие друг друга, очень страдавшие из-за его депрессивных выходок.

Однажды Катю остановила Костина мама и попросила за отдельную плату побыть у него сиделкой. Пришлось согласиться, и вечерами оставалась на работе. И вот тогда-то ей пришлось несладко, приходилось ежедневно терпеть грубость и придирки капризного больного, выполнять его прихоти, а днем еще успевать делать свою работу в отделении.

Как-то даже Катя чуть не пострадала от его выходки: открыла дверь в палату с ведром, полным воды, и столкнулась с выходившим парнем, видимо, дружком Кости, а вслед ему что-то кричал больной и летел стакан, который попал в Катину руку. Ведро выпало из рук. От боли Катя охнула и упала на колени прямо в лужу с пролившейся водой из выпавшего ведра. Друг Кости испуганно помог подняться. Не обращая на него внимания, она принялась подтирать пол и собирать осколки фарфоровой кружки. Рука выше локтя горела, но не впервой ей пришлось сталкиваться за эти месяцы с подобными ситуациями. Все равно обвинят тебя, не больного, и на планерке будет грозно звучать твоя фамилия в списке проштрафившихся санитаров.

После этого случая Костя изменил свое отношение к ней, послушно выполнял ее просьбы, иногда мягко, без грубости обращался к ней, без каприза относился к процедурам и перевязкам медсестер, и даже однажды, назвав ее по имени, попросил посидеть рядом. Спросил: «Не болит рука?». От неожиданности, что Костя так мягко обратился к ней, она почувствовала прикосновение его здоровой руки. Катя присела рядом на стул и оказалась очень близко, лицом к лицу, к нему, потому что Костя уже мог без помощи приподниматься. Глаза из-под бинтов показались даже симпатичными. Катя отрицательно покачала головой, хотя синяк на руке был большой, но боль уже не причиняла неудобства. Высвободила руку и с профессиональной интонацией спросила:

— Больной, вас что-то беспокоит?

Костя усмехнулся, что-то хмыкнул и дружелюбно попросил оказать ему услугу: под гипсом на ноге поцарапать деревянной штукой-палочкой, потому что с трудом сам дотягивался. Еще одна услуга была: узнать у медсестры, когда снимут гипс на руке и повязку на голове. Так они подружились, и уже вместе радостно ждали, когда же произойдут изменения в его положении. Так и дождались, когда сняли ногу с подвеса. Мама Кости была очень рада, что сын уже не грубит, перестал отворачиваться и благосклонно выслушивает семейные новости. Ну, а когда сняли воротник с шеи, перевязали голову только небольшим бинтом в виде шапочки и медсестра побрила щетину, Катя увидела, как красив ее подопечный, как украшают его лицо темные глаза и надбровные дуги, правильной формы нос, а когда он улыбался, совершенно менялся, да и голос стал нормальным, без хрипоты. Перед Катей предстал молодой мужчина во всей красе. Да и сама она стала другой за этот небольшой отрезок времени — исчезла настороженность, появилась свобода в разговоре с Костей, захотелось беспричинно улыбаться, снять косынку и грубый халат санитарки, чтобы понравиться этому человеку.