порядке. Поглядев на горящий купол, он решил, что и представлениям пришел конец.

Тем летом ему было пять. Они выступали под открытым небом: на ярмарочных площадях, стадионах, в парках и на пустырях. Зимы казались ненастоящими. Все детство Томми лелеял фантазию, что осенью артисты выключают реальный мир и живут, как звери в зоопарке, прикованные к одному месту, пока не придет время вновь отправляться в дорогу и вести обычную жизнь. Иногда он гадал, выключают ли на зиму и зрителей.

Конец таким мыслям пришел уже в военное время. Томми исполнилось четырнадцать, и он начал понимать, что для посторонних людей именно его мир кажется иллюзией, фальшивкой, чем-то искусственным.

Стоя на песке манежа, Томми поглядывал на отблески солнца на аппарате и ждал, пока Летающие Сантелли управятся с утренней разминкой.

В сорока футах над ним, в переплетении тросов и трапеций, трое Сантелли — ловитор Анжело и двое вольтижеров, Марио и Папаша Тони, — заканчивали репетицию. Когда Марио прыгнул на мостик, Томми позвал:

— Я был с папой в городе. Тебе письмо.

— Откуда? — прокричал Марио.

Вытащив конверт, Томми изучил марки.

— Сан-Франциско.

— Неси сюда!

Томми сбросил грязные теннисные туфли и обезьянкой вскарабкался по лестнице. Тем летом он был невысоким крепким подростком, гибким и хорошо сложенным, с удивительно широкими для своего возраста плечами. Миновав место, где узкая веревочная лестница огибала туго натянутую страховочную сетку, Томми добрался, наконец, до мостика — платформы, достаточно широкой, чтобы вместить двоих-троих человек.

Марио Сантелли (Томми всегда думал о нем, как о Марио Сантелли, хотя давно знал, что это псевдоним) одной рукой держался за стропу, а другой вытирал платком мокрый лоб.

— Садись, — сказал он, взяв письмо. — Может, еще назад его понесешь.

На другом конце аппарата Анжело — малорослый, крепко сбитый кудрявый мужчина лет тридцати с небольшим — подтянулся, уселся в трапецию и принялся тихонько раскачиваться, небрежно взявшись за стропу.

— Что там?

— Лисс пишет, — отозвался Марио, разрывая конверт.

Пока он читал, Томми смотрел вниз, на панораму цирка, на задний двор, который всегда выглядел одинаково, были ли они в Техасе, Теннеси, Оклахоме или Огайо.

В пыльном свете техасского солнца трейлеры выглядели городком, устроившимся отдельно от широких крыш раскинувшегося позади города.

Хлопала и развевалась на ветру выстиранная одежда. Толстые кабели, извиваясь, как змеи, тянулись к передвижному генератору. Временные стойки образовывали коридор, ведущий зрителей внутрь. За веревочными барьерами, защищающими от чересчур любопытных зевак, в кольце из грузовиков с оборудованием держали животных. Возле клеток, куда между представлениями отводили кошачьих, Томми заметил красную рубашку и широкополую шляпу отца.

Тот проверял, не началась ли у кого-нибудь из самок течка, не повредили ли самцы зубы или лапы. Прямо внизу тренировалась группа акробатов.

— Раз-два, раз-два, алле-оп! — считала Марго Клейн.

Было здесь и другое оснащение — для канатоходца Шаффлза Смолла, для труппы воздушного балета, называвших себя «Леди в розовом». А дальше, в дымке от хлопкозавода, лежал неясный город — совершенно чужой мир, о котором Томми ничего не знал.

Папаша Тони — маленький, жилистый, с седыми усами и волосами — отдыхал, забросив ногу на мостик.

— Какие новости?

Покончив с чтением, Марио заткнул письмо за пояс трико.

— Ничего особенного. По-моему, она скучает. Но это ненадолго — мы заканчиваем на следующей неделе.

— И вовремя, вот что я скажу, — проворчал Папаша Тони. — Для вечерних представлений слишком холодно. Похоже, padrone хочет, чтобы мы летали в шерстяных брюках.

— А прошлым вечером был такой ветер, что я едва управился со стропами, — добавил Марио.

Он был тонким подтянутым парнем лет двадцати, хотя выглядел моложе.

Зачесанные назад черные волнистые волосы открывали высокий лоб, темные глаза под разлетающимися бровями придавали лицу несколько зловещий вид. Те, кто знали Марио давно, понимали, что виду этому верить не стоит. Некоторые так об этом и не догадывались.

— Другой почты нет, Том?

— Нет, для тебя нет. Но я получил открытку… как раз хотел тебе рассказать.

Помнишь, папа работал здесь в зоопарке, а я ходил в школу в Сан-Анжело?

Подружился с парочкой ребят — Джеффом Марлином и его сестрой Нэнси. У нас с Джеффом был один шкафчик в школе. Они передают, что придут на представление в четверг и зайдут пораньше поздороваться.

— Хорошо, что ты видишься с друзьями, — сказал Папаша Тони, — но сегодня как раз четверг. Они сюда придут?

Томми кивнул, и Папаша Тони повернулся к Марио.

— Мэтт, ты ему говорил?

— Нет, забыл. Томми, мы пригласили Большого Джима зайти на этой неделе, прежде чем закроемся на зиму. Так что не раскорячивайся и будь расторопнее.

Томми сглотнул, но притворился, что солнце в глаза попало.

— Эй, значит…

— Да ни черта это не значит. Ему просто любопытно взглянуть, не страдал ли я фигней все лето, — возразил Марио. — Сколько можно твердить, не спеши. Когда окрепнешь, будем брать тебя время от времени. А пока придержи коней. Я же говорил…

— Марио! Я жду! — крикнул Анжело.

Парень одним плавным быстрым движением поднялся на ноги. Мостик качнулся, как палуба корабля, но все трое автоматически восстановили равновесие, даже не заметив.

— Далеко не уходи, Том. Лезь вверх. Хочу кое-что попробовать, когда закончим.

Давай, Анжело!

— Давно пора, — откликнулся ловитор и соскользнул, повиснув на подколенках.

Томми вскарабкался на закрепленную над мостиком верхнюю балку, куда в случае ненадобности цепляли вторую трапецию. Отсюда он мог смотреть, не мешая акробатам. Это был его любимый наблюдательный пункт, излюбленное место. Только пару месяцев назад ему разрешили сидеть здесь, пока Сантелли тренируются. И радовал его не вид — хотя зрелище было впечатляющим.

Значение имело другое: ему доверяли. Знали,