Вольф протянул руку и схватил Хмельмаю за плечо.

— В любом случае, — сказал он, — ты и твой мазурик, сегоднявечером вы оба ужинаете дома.

— О, конечно! — сказала Хмельмая. — Только оставьте хоть разсенатора Дюпона с нами… А то он всегда на кухне, бедный старик!

— Он подохнет от несварения, — сказал Вольф.

— Шикарно, — сказал Ляпис, изо всех сил стараясь бытьвеселым. — Устроим, значит, настоящую пирушку.

— Можете рассчитывать на меня, — сказала Лиль.

Ей очень нравился Ляпис. У него был такой юный вид.

— Завтра, — сказал Вольф Ляпису, — присматривать за всемпридешь сюда ты. Я денек отдохну.

— Никакого отдыха, — пробормотала, ластясь к нему, Лиль. —Каникулы. Со мной.

— Можно мне будет пойти с Ляписом? — спросила Хмельмая.

Сапфир нежно сжал ее руку, пытаясь донести, как она мила.

— А! — сказал Вольф. — Я согласен. Только без саботажа.

Еще один резкий щелчок, и насадка второго сегмента выдернуласо скамьи запасных третий.

— Она работает сама собой, — сказала Лиль. — Пошли отсюда.

Они повернули назад. Все устали, будто после большогонапряжения. В сумеречном воздухе возник мохнатый серый силуэт сенатора Дюпона,которого только что спустила горничная, он трусил к ним, мяукая во все горло.

— Кто научил его мяукать? — спросила Хмельмая.

— Маргарита, — ответила Лиль. — Она говорит, что ей большенравятся кошки, а сенатор ни в чем не может ей отказать. У него, правда, отэтого побаливает горло.

По дороге Сапфир взял Хмельмаю за руку, он дваждыоглядывался. Во второй раз ему показалось, что, шпионя за ними, сзади кто-тоидет. Без сомнения, виной тому расшалившиеся нервы. Он потерся щекой о длинныесветлые волосы шедшей с ним в ногу девушки. Далеко позади на фоне переменчивогонеба рокотала машина, и Квадрат был пустынен и мертв.

Вольф выбрал у себя на тарелке аппетитную кость и переложилее в тарелку сенатора Дюпона, который восседал напротив него с элегантноповязанной вокруг тщедушной шеи салфеткой. Преисполненный ликования сенаторобозначил было веселый лай, но тут же трансформировал его в великолепномодулированное мяуканье, почувствовав на себе тяжесть разгневанного взглядагорничной. Та тоже поднесла свои дары: скатанный ее чернющими пальцамипреизрядный шар хлебного мякиша. Сенатор проглотил эту штуковину со звучным«глыть».

Остальные четверо разговаривали в традиционном застольномжанре: передай мне хлеб, у меня нет ножа, одолжи мне перо, где же шары, одна изсвечей у меня ни черта не кочегарит, кто же победил при Ватерлоо, каждыйпонимает в меру своей исперченности и каждый кулич свою начинку хает. Все этовесьма немногословно, так как в общем и целом Сапфир был влюблен в Хмельмаю,Лиль — в Вольфа… и наоборот — для пущей симметрии. И Лиль была похожа наХмельмаю: у обеих были длинные светлые волосы, поцелуйные губы и тонкие талии.Хмельмая носила свою повыше по причине усовершенствованных ног, зато Лильвыказывала более красивые плечи, ну и Вольф на ней женился. Без своеготабачного комбинезона Ляпис Сапфир сделался куда более влюбленным; это былапервая стадия, он пил чистое вино. Жизнь была пуста и в ожидании, не грустна.Это для Вольфа. Для Сапфира — бьющая через край и не поддающаяся определению.Для Лиль жизнь была необходимостью. Хмельмая о жизни не думала. Она жила — итолько, такая милая, оттого что уголки ее глаз были как у лани или пантеры.

На стол подавали, и со стола убирали, кто — Вольф не знал.Он не мог поднять глаз на прислугу, он стеснялся. Он налил вина Сапфиру,который выпил, и Хмельмае, которая засмеялась. Горничная вышла и вернулась изсада с консервной банкой, полной земли и воды; чтобы его подразнить, она сталазаставлять сенатора Дюпона проглотить эту смесь. Тот поднял в ответ адскуюшумиху, сохраняя, однако, достаточно самообладания, чтобы время от временимяукать, как обычный домашний кот.

Подобно большинству повторяемых каждодневно действий,трапеза эта не имела ощутимой длительности. Она продолжалась — и только. Вкрасивой комнате со стенами из лакированного дерева, с большими оконнымипроемами, застекленными голубоватыми стеклами, с потолком в полосах прямыхтемных балок.

Чтобы создать ощущение уюта, пол, покрытый бледно-оранжевымиплитками, отлого понижался к центру комнаты. На красиво выложенном разноцветнымкирпичом камине был водружен портрет сенатора Дюпона в возрасте трех лет, в красивомкожаном ошейнике, инкрустированном серебром. Спиральные цветы из Малой Азииукрашали прозрачную вазу, между их шишковатых стеблей сновали маленькие морскиерыбки. За окном плакали сумерки, оставляя длинные потеки своих слез на черныхщеках облаков.

— Передай мне хлеб, — сказал Вольф.

Сапфир, сидевший напротив, протянул правую руку, взялкорзинку и подал ее левой рукой — почему бы и нет.

— У меня нет ножа, — сказала Хмельмая.

— Одолжи мне перо, — ответила Лиль.

— Где же шары? — спросил Сапфир.

Потом они помолчали несколько мгновений, ибо сказанноговполне хватало, чтобы поддержать беседу за жарким. К тому же в этот вечер, вэтот праздничный вечер жаркого они не ели: здоровенный цыпленок, поджаренный насусале, кудахтал под сурдинкой посреди блюда из австралийского фарфора.

— Где же шары? — повторил Сапфир.

— Одна из свечей у меня ни черта не кочегарит, — заметилВольф.

— Кто же победил при Ватерлоо? — без предупреждения вмешалсясенатор Дюпон, перебивая Лиль.

Что вызвало повторную паузу, ибо не было предусмотренопрограммой. Как бы парируя, Лиль и Хмельмая вознесли в унисон свои голоса.

— Каждый понимает в меру своей исперченности… — оченьспокойно заявили они.

— И каждый кулич свою начинку хает и хает, — двойным канономотозвались Сапфир и Вольф.

Однако было видно, что думают они о чем-то другом: их глазаперестали гармонировать друг с другом.

Ужин продолжался ко всеобщему удовлетворению.

— Посидим еще? — предложил за десертом Ляпис. — Неохота идтинаверх спать.

Он занимал одну половину второго этажа, Хмельмая — другую.Вот так, по чистой случайности.

Лиль хотелось бы уже пойти и лечь с мужем, но она подумала,что это, быть может, позабавит Вольфа. Его отвлечет. Освежит. Раззадорит.Вечеринка с друзьями. Она сказала: