Бум, бум, дзинь!

Не собираетесь ли вы,

Бум, бум, дзинь!

Тут же ему заплатить,

Бум, бум, дзинь!

Все ваши старые налоги.

Бум-бум, дзинь-дзинь и чакачакача!

Чакачакача производилось биением металлических кусочков,вырезанных в форме и цвете каки, о чачача, каковое било их по чачастям. В целомполучался старинный марш, который ежели ныне и использовался, то вкривь ивкось, поскольку уже давно никто налоги не платил, но нельзя же помешатьфанфарам играть единственную разученную ими мелодию!

За оркестром появился мэр, он силился запихнуть в своюслуховую трубку носок, чтобы не слышать этого ужасного гвалта. Следом за нимпоказалась и его жена, претолстенная особа, вся красная и голая, онавзгромоздилась на повозку с рекламным плакатом главного сыроторговца, которыйзнал касательно муниципалитета всякие разности и посему заставлял муниципаловподчиняться всем своим капризам.

У нее были огромные груди, все время шлепавшие ее по пузу, —как из-за плохой подвески экипажа, так и потому, что сынок сыроторговца нетолько вставлял палки, но и подкладывал под колеса камни.

Следующей катила повозка торговца скобяными товарами; этотне располагал политической поддержкой своего соперника и вынужден былдовольствоваться большими парадными носилками, на которых прошедшую специальныйотбор девственницу насиловала здоровенная обезьяна. Прокат обезьяны влетел вкопеечку, а результаты оказались отнюдь не так уж впечатляющи: девы хватилоненадолго, она упала в обморок в первые же минут десять и более не кричала, вто время как жена мэра уже полиловела и, как-никак, на ней было вдовольрастрепанных волос.

Следом ехала приводившаяся в движение батареей реактивныхсосок повозка детоторговца; детский хор распевал при этом старинную застольнуюпесню.

На этом кортеж и остановился — ну кого же позабавит кортеж?— а четвертая повозка, на которой обосновались гроботорговцы, застряла чутьраньше, поскольку ее возница помер, не успев даже причаститься.

Наполовину оглушенный фанфарами, Вольф увидел, как к нему всопровождении почетного караула со здоровенными ружьями под полой приближаютсяофициальные лица. Он встретил их как подобает, а специалисты тем временем внесколько минут сколотили невысокий деревянный помост со ступеньками, накотором обосновался мэр и недомэрки, в то время как мэресса продолжала лезтьвон из кожи на своей повозке. Сыроторговец направился на свое официальноеместо.

Раздалась оглушительная барабанная дробь, обезумев откоторой, флейтист сорвался с цепи и, зажав уши руками, взлетел как реактивныйснаряд на воздух; все во все глаза следили за траекторией его полета иединогласно втянули головы в плечи, когда флейтист, чмокнувшись каксуицидирующий слизень, снова шлепнулся головой вперед на землю. После чего всеперевели дух, и со своего места поднялся мэр.

Фанфары смолкли. В посиневший от дыма сигарет с воскресноютравкой воздух поднималась густая пыль, все пропахло толпой — со всемиподразумеваемыми этим термином ногами. Некоторые родители, тронутые мольбамисвоих детишек, подняли их к себе на плечи, но держали при этом вверхтормашками, чтобы не очень-то потворствовать их склонности к ротозейству.

Мэр откашлялся в свою слуховую трубку и взял слово заглотку, чтобы его задушить, но оно держалось стойко.

— Господа, — сказал он, — и дорогие сообщинники. Я не будунапоминать о торжественном характере этого дня, не более безупречного, чемглубины моего сердца, поскольку вам не хуже меня известно, что впервые смомента прихода к власти стабильной и независимой демократии двурушнические инеизменно демагогические политические комбинации, которые запятналиподозрениями прошедшие десятилетия, гм, черт, ни хрена не разобрать, сволочнаябумага, буквы не пропечатались… Добавлю, что ежели бы я вам сказал все, чегознаю, особливо про эту лживую скотину, которая себя считает торговцем сырами…

Толпа шумно зааплодировала, а сыроторговец встал в своюочередь. Не жалея красок, он начал зачитывать черновик разнарядкиблаготворительных отчислений в фонд подмазывания Муниципального совета состороны крупнейшего в городе спекулянта рабами. Взвыли, чтобы заглушить егоголос, фанфары, а жена мэра, стремясь помочь мужу отвлекающим маневром, удвоиласвою активность. Вольф отсутствующе улыбался. Он не вслушивался в слова. Он былдалеко.

— И мы со злобной радостью, — продолжал мэр, — гордыприветствовать сегодня замечательное решение, измышленное нашим великим здесьприсутствующим сообщинником Вольфом, чтобы полностью избежать сложностей,проистекающих из перепроизводства металла для изготовления машин. И поскольку яне могу сообщить вам об этом ничего, ибо я лично, в соответствии с обычаем,совершенно не знаю, о чем же, собственно, идет речь, так как являюсь лицомофициальным, я передаю слово фанфарам для исполнения отрывка из их репертуара.

Тамбур-мажор ловко исполнил пол-оборота назад из переднейстойки с двумя финтами, и в ту самую секунду, когда он коснулся земли, туба подалаему грубую вступительную ноту, которая принялась грациозно вольтижировать надоркестром. А затем музыканты повтискивались в интервалы, и все узналитрадиционную мелодию. Так как толпа оказалась слишком близко, почетный караулпровел через дула общую разрядку напряженности, что обескуражило большую частьтолпы, тела же меньшинства клочьями разлетелись во все стороны.

В несколько секунд Квадрат опустел. Остался Вольф, трупфлейтиста, несколько грязных бумажек, крохотный кусочек помоста. Спины почетногокараула удалялись шеренгой, в ногу. Исчезли.

Вольф вздохнул. Праздник окончился. Вдали, за стенойКвадрата, еще угадывался шум фанфар, он удалялся рывками, то и дело вновьвыныривая на поверхность. Мотор работающей машины аккомпанировал оркестру своимнеистощимым гудением.

Вдали Вольф увидел Ляписа, который его разыскивал. С нимбыла Хмельмая. Она отошла, не доходя до Вольфа. На ходу она наклоняла голову,желто-черное платье делало ее похожей на саламандру-блондинку.

И вот Вольф и Ляпис остались одни, как и в тот вечер, когдабыл запущен мотор. На руках у Вольфа были красные кожаные перчатки, на ногах —кожаные сапоги, подбитые не то курдючной, не то бурдючной овчинкой стоящейвыделки. Сам он облачился в стеганый комбинезон и шлем, оставлявший на свободетолько верхнюю часть лица. Он был готов ко всему. И сам чуть бледный, Ляписвсматривался в него. Вольф не подымал глаз.

— Все готово? — поинтересовался он, по-прежнему не поднимаяголовы.

— Все, — сказал Ляпис. — Запасник пуст. Все элементы наместе.