Не могу! Проклятая трусиха... Ничтожная, слабая. Не могу, ивсе тут.

— Эвер, я прошу тебя, скажи, что случилось? — спрашиваетДеймен, пугаясь моих слез. — Ты уже несколько дней такая. Это из-за меня? Ясделал что-то очень плохое? Пойми, я почти не помню, что со мной происходило. Ато, что вспоминается, — ты ведь понимаешь, это на самом деле был не я. Я быникогда тебя не обидел!

Я обхватываю себя руками, вцепившись в плечи и наклоняяголову. Сделаться бы совсем крошечной, чтобы Деймен даже не мог меняразглядеть. Я знаю, он говорит все равно, он не способен причинить мне зло, этотолько я могла сделать такое ужасное, непоправимое, бессмысленное до идиотизма…Только у меня хватило глупости поверить Роману. Как же, не терпелось доказать,что я одна могу спасти Деймена! И что получилось!

Деймен подходит ко мне, обнимает за талию и притягиваетближе. А я не могу рисковать, мои слезы для него смертельны, нельзя, чтобы онипопали на его кожу.

Я вскакиваю и бегу к океану. Останавливаюсь у кромки воды,лодыжки окатывает холодной белой пеной. Нырнуть бы в этот огромный океан, ипусть меня унесет течением... Все что угодно, лишь бы не произносить страшныеслова. Как сказать моему суженому, которого я люблю вот уже четыреста лет,который подарил мне вечность, — как сказать ему, что я все погубила?

Я долго стою, молча и неподвижно. Дождавшись, пока солнцескроется за горизонтом, я наконец оборачиваюсь и, не отрывая глаз от темногосилуэта, почти неразличимого в ночи, выталкиваю сквозь перехваченное горло:

— Деймен, милый... мне нужно кое-что тебе рассказать.

Я опускаюсь на песок, упираясь руками в колени. Хоть быДеймен посмотрел на меня, хоть бы сказал что-нибудь... Даже если он скажеттолько то, что я и так уже знаю: что я совершила глупую ошибку, которую вряд липолучится исправить. Я с пониманием приму его слова — черт возьми, заслужила!Но я не могу вынести, когда он молчит и отрешенно смотрит куда-то вдаль.

Я уже готова заговорить, чтобы хоть как-нибудь нарушитьневыносимую тишину, и тут Деймен переводит взгляд на меня. Глаза у него такиеусталые: по ним сразу видно, что он прожил шестьсот лет.

— Роман... — Деймен вздыхает, качая головой. — Я не узналего, Я даже не думал...

Он обрывает фразу и снова отводит взгляд.

— Как ты мог его узнать? — Я спешу стереть, снять с негочувство вины. — Ты с первого дня оказался под его чарами. Будь уверен, он всезаранее спланировал. Нарочно убрал все твои воспоминания!

Деймен вглядывается в лицо, затем встает и поворачивается комне спиной. Сжав кулаки, смотрит на океан и спрашивает:

— Он тебя преследовал? Сделал что-нибудь?...

Я мотаю головой.

— Ему другое было нужно. Он хотел причинить мне боль черезтебя.

Деймен оборачивается. Его глаза темнеют, лицо становитсяжестким.

— Моя вина.

Я широко раскрываю глаза. Как он может такое думать, я ведьтолько что все объяснила?

Я вскакиваю на ноги, подбегаю к нему и кричу:

— Не смеши! Конечно, ты ни в чем не виноват! Ты хоть слушал,что я тут говорила? Роман отравил твой эликсир и тебя загипнотизировал! Тывообще ни при чем, ты все делал по его приказу! От тебя ничего не зависело!

Я еще не успела договорить, а он уже отмахнулся.

— Эвер, пойми, дело не в тебе и не в Романе. Дело в карме.Воздаяние за шесть веков, когда я жил только для себя. — Деймен встряхиваетголовой и смеется — только вот смеяться вместе с ним почему-то совсем нехочется. — После стольких лет, что я любил тебя и терял снова и снова, я былуверен, что это мне наказание за все то время, когда я не замечал, что тыумираешь от рук Трины. Зато теперь я вижу правду. Я думал, что перехитрилкарму, когда сделал тебя бессмертной, чтобы ты навсегда осталась со мной, акарма посмеялась над нами — подарила нам вечность, чтобы только смотреть другна друга и никогда больше не коснуться.

Я тянусь к нему — обнять, утешить, убедить, что это всенеправда. И тут же отдергиваю руку, вспомнив, что дотрагиваться нельзя.

— Неправда! — Я не свожу с Деймена глаз. — С чего ты взял,что именно тебя наказывают, когда ошибку совершила я? Неужели ты не понял? —Его странная логика выводит меня из себя. — Роман давно все спланировал. Онлюбил Трину — спорим, ты этого не знал? Он — из тех сирот, которых ты спас отчумы тогда, во Флоренции. Он любил Трину все эти столетия, он сделал бы для неевсе, что угодно. А Трина и думать о нем не хотела, она любила только тебя — аты любил только меня. И когда я ее убила, Роман решил мне отомстить — черезтебя. Он хотел, чтобы я испытала ту же муку, что и он, когда потерял Трину —никогда больше не прикоснуться к любимому человеку. Все произошло так быстро, япросто...

Умолкаю, поняв, что напрасно трачу слова. Деймен с самогоначала меня не слушал. Он убежден в своей вине.

Не выйдет! Ни за что в это не поверю и ему не позволю.

— Пожалуйста, Деймен, послушай меня! Нельзя сдаваться! Некарма виновата, а я. Я совершила ошибку — ужасную, чудовищную ошибку… Но этоеще не значит, что мы не сможем ее исправить! Должен быть какой-то способ.

Я цепляюсь за лживую надежду, изображая энтузиазм, какого насамом деле в себе не чувствую.

Деймен маячит передо мной темным силуэтом в ночи. Тепло егоусталых глаз — единственное наше объятие.

— Зря я все это начал, — говорит он. — Не надо было делатьэликсир — пусть бы все шло естественным путем. Серьезно, Эвер, только посмотри— это никому не принесло ничего, кроме боли. — Деймен встряхивает головой, авзгляд у него такой грустный, такой измученный, что у меня сердце сжимается. —Впрочем, у тебя есть еще время. Перед тобой целая жизнь. Целая вечность, в которойты можешь стать кем пожелаешь. А я... — Он передергивает плечами. — На мнесловно зараза. Думаю, итог моих шести столетий вполне очевиден.

— Нет! — Мой голос срывается, и губы трясутся так, что дрожьпереходит на щеки. — Не смей убегать, не вздумай опять меня бросить! За этотмесяц я прошла через ад, лишь бы тебя спасти, и теперь не собираюсь от тебя отказываться!Ты сам сказал: мы предназначены друг для друга. Просто у нас временныетрудности, только и всего. Если мы очень постараемся, я знаю, мы вместечто-нибудь придумаем...

Мой голос постепенно затихает. Я вижу — Деймен уже ушел всебя, замкнулся в своем тоскливом стылом мире, где он один во всем виноват. И японимаю, что пришло время рассказать недосказанное — ту печальную часть моейистории, о которой я предпочла умолчать. Может, хоть тогда он посмотрит на всеиначе...

— Это еще не все. — Я тороплюсь, захлебываюсь словами и самане знаю, как сформулировать то, что должно за этим последовать. — Погоди делатьвыводы и винить во всем себя. Сначала узнай кое-что. Гордиться мне тут нечем, ивсе-таки...