Когда вышли на улицу, то, увидев профкомовскую машину,словоохотливый опер оживился, собрался было ехать с Поляковой в институт, но подороге передумал — позвонил из автомата, спросил Леночку — и попросил высадитьего у дома тридцать пять по Среднеохтинскому, но шофер Иван Иваныч к дому егоне подвез, высадил у лужи на перекрестке и всю дорогу ворчал, что рабочий денькончается, бензин государственный, а ментов по бабам развозить он не нанимался.

Далее выяснилось, однако, что шустрый мент хоть и болтал нев меру, но и от Поляковой успел вызнать немало: и где Мариночка работала, и какк ней относились в коллективе, и не было ли у нее неприятностей в последнеевремя. И Полякова быстренько ему выложила, что все, в общем, к Мариночкеотносились ничего себе, а вот с начальником новым у нее были трения, и даже воткак раз шестого числа перед праздниками случился у них скандал в кабинете, тамон на нее кричал, а потом Марина выбежала вся в слезах и в тот день большеникто ее не видел.

Тут Полякова остановилась передохнуть.

Коллектив молчал, обалдевший от сведений.

«Дура она или притворяется?» — подумала Надежда.

— И зачем ты это сделала? — не выдержал кто-то измужчин. — Зачем столько лишнего наболтала?

Полякова сделала круглые глаза.

— Ну как же, меня же оперуполномоченный спрашивал, я жедолжна ему правду говорить!

«Притворяется», — решила Надежда.

Тут вступила Пелагея Никитична. Она работала в институте снезапамятных времен, вечно жаловалась на болезни, каждый год собиралась напенсию, но почему-то не уходила, и по праздникам, ударившись в воспоминания,рассказывала, что сейчас-то работать — это что, а вот раньше, когда нагосиспытания выходили, аппаратуру сутками настраивали, и вот тут стоялираскладушки, и все сотрудники на них по очереди спали. После этого она начиналарассказывать, что это сейчас она, конечно, немолодая, а раньше была так оченьдаже ничего себе, и прежний начальник, Николай Иванович, часто на неезаглядывался.

— Понятно теперь, почему вы так часто про раскладушкивспоминаете, — сдуру как-то ляпнула Надежда, и с тех пор отношения сПелагеей были безнадежно испорчены.

— А ведь и правда, — запела Пелагея, — ведьздорово он кричал, уволить обещал, да в чем там дело-то было? Надя, ты близкосидишь, неужели ничего-таки не слышала?

— Не имею привычки, — начала было Надежда, но тутвошел начальник.

— Похороны в четверг, — тихо сказал он.

Следующий день прошел в унылых хлопотах, начальника всевремя куда-то вызывали: то в дирекцию, то некролог редактировать, то в партком,как будто если партком не разрешит, то человека и не похоронят.

Полякова собирала деньги на венок с надписью: «От товарищейпо работе», шушукалась с Пелагеей и создавала общественное мнение. Зато в средуона влетела в комнату, запыхавшись.

— Нашему-то повестка пришла из милиции, только он ещене знает!

— А ты-то откуда знаешь?

— А Наташка из канцелярии сказала, повестка не надомашний адрес пришла, а на наш.

Начальник показался в дверях кабинета, похоже, что всеслышал.

— Татьяна Павловна, — обратился он кПоляковой, — я вас попрошу временно взять на себя обязанности Марины, мыне можем остаться без лаборантки.

— Почему я? — взвилась Полякова.

— Потому что вы загружены меньше остальных.

Это было верно. Заставить Полякову работать было невозможно.Единственное, что она умела, это печатать на машинке двумя пальцами.

— Я не буду, — уперлась Полякова.

— Это решено, не будем пререкаться.

Мерзкая баба встала в проходе руки в бока и вдруг визгливозаорала:

— А если будем пререкаться, тогда что?

Доведете меня, как Марину?

Все оторопели. Начальник достал платок, подозрительно чистыйдля одинокого мужчины, как машинально отметила Надежда, вытер пот со лба ивышел. Полякова торжествующе оглядела всех.

— Вы видели? Сразу перетрусил!

— Да он просто обалдел от такого нахальства, —сказала Надежда.

— А что ты за него все время заступаешься, кто он тебе?

— Да отвяжись ты, — вяло отругнулась Надежда изадумалась.

Не нравится ей все это. Ну кричал он на Маринку шестого, этоверно. Если честно, здорово орал. Как это? «Если это повторится, вы здесьбольше не работаете!» Чем же она его так достала? Держалась нагло, хамила вответ, по интонации понятно было.

А потом выскочила, закрывая лицо руками, и убежала. И никтоее не видел больше, кроме Надежды. Потому что после обеда всех начальниковвызвали на инструктаж: как двери на праздник запечатывать, а когда слух прошел,что в проходной стали раньше выпускать, все и сорвались. И Надежда с ними, нопо дороге спохватилась, что опять перчатки оставила в столе, хорошо хоть запроходную не выскочила. Вернулась она и кого увидела? Маринка по телефонуразговаривала, вся накрашена, причесана, духами французскими на всю комнатупахнет; Надежда еще подумала, что вот как с гуся вода.

А Маринка на нее так зыркнула, что, мол, шляются тут.

А телефон-то рядом. Куда Надежде было деваться? Она подошлаи стала перчатки искать. И слышен был в трубке мужской голос.

Да и так ясно, что Маринка на свидание собралась. Что онаговорила? «Да, сейчас выхожу. Да, за углом». А телефон-то местный.

Значит, либо ее в проходной ждали, либо это кто-то с работы.И что же это получается?

Значит, ушла она после работы на свидание, гуляла там и всетакое, а потом вспомнила, что ее начальник утром отругал, пошла и бросилась сседьмого этажа? Да по ней за версту видно было, что забыла она напрочь весьутренний сыр-бор и на начальника ей глубоко плевать! Как она его обозвала?Старый козел! Ну это уж чересчур! Приставал он к ней, что ли? С трудом верится.

Начальник, как сыч, сидел в кабинете весь день. Влаборатории было тихо, только дамы что-то бормотали про похороны. К вечеруНадежда решилась. Дождавшись, когда все ушли, она постучала в дверь кабинета.

— Можно войти?

Он поднял голову, и она впервые заметила, что он очень плоховыглядит. Болезненно худой, глаза запали, эта желтизна.

Определенно, у него печень нездорова.

А может, освещение тут неудачное?

— Слушаю вас, Надежда Николаевна, хотя рабочий день ужекончился, — сухо сказал он.

— Вот именно, рабочий день уже кончился, и мы можемпоговорить по-человечески.

— Ну и что же вы мне хотите сказатьпо-человечески? — без тени улыбки спросил он.