«Один, — поняла Надежда, — он совсем один.Господи, как же мужика допекло, если он к ней, Надежде, малознакомому человеку,через весь город потащился!»

Она потрогала его лоб.

— Сейчас лекарство выпьем, потом почитайте что-нибудь.

— Да, я у вас тут нашел «Двенадцать стульев».

— Знаете, я тоже, когда болею, «Двенадцать стульев»перечитываю. Тонус поднимается. Можно еще «Мастера и Маргариту» или Гоголя«Ночь перед рождеством».

— Гоголя я не пробовал.

— Попробуйте, я поищу у Алены сейчас.

— Это ваша дочка там, на фотографии?

— Да, и зять, а вы думали, что я старая дева?

— Нет, но…

— Думали, думали! Еще бы: одинокая, вся в работе, даеще и с котом. Кота этого Аленка в позапрошлом году у алкаша какого-то затрешку купила. Я была против, тесно у нас, так она сама его вырастила.Заморенный такой был котенок, а теперь полдивана занимает. Что жмуришься, протебя говорят, разбойник рыжий. Он по Алене очень скучает.

— А вы?

— И я, конечно, да у нее теперь своя семья. Нашла себекурсанта-моряка и выскочила замуж, он закончил учиться, теперь они вСеверодвинске. К весне должны приехать, я бабушкой стану.

— А жить где?

— Родители хлопочут перевод ему и жилье. Тут уж теперьтолько мы с Бейсиком будем жить.

У него на языке вертелся еще один вопрос.

— Что, еще про мужа хотите спросить?

Давно мы с ним не виделись, с Аленкиной свадьбы.

Потом они пили чай с абрикосовьм вареньем, смотрелителевизор и рано улеглись спать, каждый в своем углу. Надежда вырубиласьмгновенно, но проснулась среди ночи. Она взглянула на будильник: три часа.

Сан Саныч лежал на спине совершенно неподвижно и смотрел впотолок. В глазах, казавшихся совсем черными в полутьме, стояла какая-то мука.

— Сан Саныч, что с вами? Саша! — Она сама незаметила, как оговорилась.

Едва накинув халат, подбежав, она тронула его за плечо. Оночнулся.

— Простите меня, я вас напугал. Пока жена болела, ясовсем спать разучился. В это время как раз с трех до пяти она меня понесколько раз будила, а я не могу так: то засыпать, то просыпаться, я совсем неспал.

Вот с тех пор так проснусь ночью и жду, что она позовет илизастонет, ничего не могу поделать. А сейчас еще мысли всякие в голову лезут поповоду следствия.

Надежда представила, как он лежит так каждую ночь совсемодин в темноте, и с тоской ждет и ждет, когда пройдет время, и под утро наконецзасыпает, а потом надо вставать на работу, и длинный гнусный день, и на работенеприятности.., с ума сойти можно! Она погладила его по голове, он повернулсяна бок и прижался щекой к ее руке, как ребенок. На один миг ей захотелосьобнять его, поцеловать, а там будь что будет, но усилием воли она отогнала отсебя всю эту чушь.

«Спокойно, — сказала себе Надежда, — спокойно, онпришел сюда не за этим. Это он и в другом месте может получить, тем более чтовопрос с крахмальными рубашками остается открытым. Он пришел к тебе за помощью,и он ее получит. И без дураков».

Он почувствовал ее настроение, отпустил руку.

— Спасибо, мне уже лучше.

— Сан Саныч, расскажите мне теперь подробно, о чем вастам на следствии спрашивали.

— Ну что, как я понял, родственники Марины пожаловалисьна того следователя, который дело вел, там у них какая-то внеочереднаяпроверка, начальство устроило разгон, и дело передали в другое место, я там уних не разбираюсь. В общем, прихожу я, сидит в кабинете дама такаяпредставительная, лет пятидесяти, серьги у нее большие зеленого цвета. «Старшийследователь Громова», — говорит. А до этого она меня два часа в коридорепродержала, в интересах следствия, наверно. Я, конечно, уже там, в коридоре,разозлился, на работу ведь надо! И как взяла она меня в оборот! Показываетофициальное заключение из консультации о том, что Марина была беременна, испрашивает, что вы, я то есть, об этом думаю. Я говорю, ничего не думаю иничего не знаю.

«А какие у вас были отношения с вашей лаборанткой?»

Я говорю: «Чисто служебные были отношения».

«А почему у вас с ней все время были конфликты? А можетбыть, вы к ней, так сказать, нерабочий интерес испытывали, а она вам неуступала?»

И смотрит на меня так, прищурясь, что вот, мол, козелстарый, взял девочку молоденькую в лаборантки и вязался к ней в кабинете.

Я говорю: «Вы уж что-нибудь одно мне инкриминируйте: еслиона мне не уступала, то к беременности ее я никакого отношения не имею, а еслиона мне уступила, то зачем мне с ней тогда ругаться?»

А она тогда тему меняет и спрашивает:

«А где вы были, гражданин Лебедев, шестого ноября с семи доодиннадцати вечера?» — прямо как у Райкина, только мне не до смеха.

«Вышел с работы, — говорю, — в пять часовпятнадцать минут, как полагается, человек я одинокий, прошелся по магазинам и кдевяти примерно дома был».

«Это, — говорит, — мы у ваших домашних спросим, нодаже если и были вы дома в девять часов, то где же вы без малого четыре часапропадали?»

Я говорю: «В магазинах по очередям стоял, а потом домойпешком шел». Она не верит. И не могу я ей объяснить, что, неохота мне сневесткой на кухне лишний раз сталкиваться, я жду, когда они поужинают и уйдут.Я поэтому и на работе все время задерживаюсь, а тут все опечатали. И от болезнибудто молот в голове от ее слов стучит.

— Кошмар какой!

— Ну, в общем, отпустила она меня.

Идите, говорит, гражданин Лебедев, и не волнуйтесь: теперьмы с вами часто будем встречаться, и процент раскрываемости у меня оченьвысокий. Вышел я на улицу, в голове гудит, руки трясутся, чувствую, что если непоговорю с кем-нибудь, точно рехнусь. Ну и поехал к вам.

— Да-а, — протянула Надежда, — выражаясьюридическим языком, алиби у вас слабовато.

— А вы бы что подумали насчет того, что я четыре часадо дома добирался?

— Я бы подумала, что вы какую-то знакомую женщинунавещали и теперь ее впутывать не хотите.

— Да нет у меня никаких знакомых женщин!

— Нет? А кто же рубашки вам стирает так чисто?

— Да сам я стираю себе рубашки! И белье!

И носки!

— Сан Саныч, да вы же уникум! Конечно, я понимаю, жизньзаставляет, но чтобы так чисто, да еще и крахмалить! Да так не каждая женщинасумеет. У меня с моей бывшей свекровью из-за белья вечно трения были! Ипостельное белье тоже сами?

— Постельное белье машина стирает, а я сам полощу иподсиниваю.