Приободрившись, соискатель глубоко вдохнул и произнес те жеслова, что произносили тысячи людей по всему миру:

— Пусть вино это станет смертельным ядом… есликогда-нибудь я умышленно или сознательно нарушу свое обязательство.

Слова эхом отозвались в гулком зале.

Потом повисла тишина.

Соискатель поднес череп ко рту и тронул губами сухую кость.Он закрыл глаза и стал наклонять сосуд, делая большие глотки. Допив вино допоследней капли, он опустил череп.

На миг ему почудилось, будто легкие сдавило, а сердце бешенозастучало в груди.

«Господи, они все знают!..»

Но вскоре это чувство прошло — так же быстро, как возникло.

По телу разлилось приятное тепло. Соискатель выдохнул имысленно улыбнулся ничего не подозревавшему сероглазому человеку, которыйтолько что по глупости принял его в тайные ряды своего братства.

«Скоро вы потеряете все, чем дорожите».

В лифт «Отис», поднимавшийся по южной опоре Эйфелевой башни,плотно набились туристы. Строгий бизнесмен в свежевыглаженном костюме посмотрелна стоявшего рядом мальчика.

— Сынок, ты что-то побледнел. Надо было оставить тебявнизу.

— Все хорошо… — ответил мальчик, пытаясь совладатьс тревогой. — Сейчас лифт остановится, и я выйду.

«Мне нечем дышать!»

Отец нагнулся и с любовью погладил сына по щеке.

— Я думал, ты давно справился с этим страхом.

Мальчику было стыдно огорчать папу, но в ушах так звенело,что он едва расслышал его голос. «Мне нечем дышать. Скорей бы вылезти из этойкоробки!» Лифтер пытался его успокоить, болтая что-то о двухэлементных поршняхи конструкциях из пудлингового железа. Далеко внизу тянулись во все стороныпарижские улицы.

«Почти приехали. — Мальчик вытянул шею и увиделплатформу. — Еще чуть-чуть».

Лифт наклонился, устремившись к обзорной площадке, и шахтаначала сужаться: массивные балки сомкнулись в тесный вертикальный туннель.

— Пап, я…

Внезапно наверху что-то оглушительно треснуло. Лифт дернулсяи покосился, потертые тросы хлестнули по стенкам кабины, точно змеи. Мальчикпотянулся к отцу.

— Пап!

На один ужасный миг их глаза встретились.

А потом дно ушло из-под ног.

* * *

Роберт Лэнгдон подскочил на мягком кожаном сиденье, стряхнувостатки сна. Он был один в огромном салоне частного реактивного самолета«Фалкон 2000EX», который сейчас боролся с турбулентностью. На заднем планеровно гудели двигатели «Пратт энд Уитни».

— Мистер Лэнгдон, — раздался над головой трескучийголос, — мы подлетаем.

Лэнгдон выпрямился и убрал распечатку с лекцией в кожаныйпортфель. Сон настиг Лэнгдона на середине статьи о масонской символике.По-видимому, о покойном отце напомнило неожиданное приглашение от ПитераСоломона, полученное утром. Питер был давним наставником Роберта.

«Второй человек после отца, которого мне не хочетсярасстраивать».

Пятидесятивосьмилетний меценат, историк и ученый взялЛэнгдона под свое крыло почти тридцать лет назад, во многом заменив юношеумершего отца. Несмотря на внушительное состояние и принадлежность квлиятельной семье, серые глаза Соломона всегда лучились смирением и теплом.

Солнце уже село, но Лэнгдон по-прежнему видел четкиеочертания самого высокого в мире обелиска, взмывающего в небо подобно античномугномону. Облицованная белым мрамором колонна высотой в пятьсот пятьдесят пятьфутов отмечала собой место, где бьется сердце нации. От обелиска в сложномпереплетении расходились улицы столицы.

Даже с воздуха Лэнгдон чувствовал почти мистическую мощьВашингтона. Он любил этот город и, как только самолет коснулся земли, ощутил вгруди приятное волнение. Самолет вырулил к частной стоянке, расположеннойгде-то на просторах международного аэропорта Даллеса, и остановился.

Лэнгдон собрал вещи, поблагодарил пилотов и вышел изроскошного салона на трап. Холодный январский воздух дарил чувство приятнойсвободы.

«Дыши, Роберт», — подумал он, с наслаждением окидываявзглядом открытое пространство.

Белый туман сплошным покровом стелился по взлетно-посадочнойполосе, и Лэнгдону показалось, что он ступает не на асфальт, а в болото.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — раздался певучийженский голос с британским акцентом. — Профессор Лэнгдон!

Радостно махая рукой, к нему спешила женщина средних лет, сбейджиком на груди и блокнотом в руках. Из-под стильной вязаной шапочкивыбивались волнистые светлые кудри.

— Добро пожаловать в Вашингтон, сэр!

Лэнгдон улыбнулся.

— Спасибо.

— Меня зовут Пэм, я из пассажирской службы! — Онатараторила с таким жаром, что Лэнгдону стало чуть-чуть неловко. —Пойдемте, машина уже ждет.

Он пошел за ней к терминалу авиаслужбы «Сигначер»,окруженному новенькими частными самолетами.

«Стоянка для богатых и знаменитых».

— Простите за беспокойство, профессор, — робкопроговорила женщина, — но вы тот самый Роберт Лэнгдон, который пишет осимволах и религии?

Помедлив, он кивнул.

— Так и знала! — просияла Пэм. — Мы в книжномклубе недавно читали вашу книгу о священном женском начале и церкви. Какой былчудесный скандал! Любите же вы наделать шуму!

— Я не шума добивался, — с улыбкой ответилЛэнгдон.

Пэм почувствовала, что он не настроен говорить о работе.

— Извините, что-то я совсем заболталась. Вам, верно,ужасно надоело, что вас везде узнают… Но тут вы сами виноваты! — Онаигриво покосилась на его одежду. — Форма выдает вас с головой.

Форма? Лэнгдон окинул себя взглядом. На нем были привычнаятемная водолазка, твидовый пиджак, брюки цвета хаки и мокасины кордовской кожи— так он всегда одевался, идя на встречи, лекции, фотосессии и светскиемероприятия.

Пэм рассмеялась.

— Эти водолазки страшно устарели! В галстуке вы бывыглядели более стильно.

«Вот еще, — подумал Лэнгдон. — Только петли на шеемне не хватало!»