видел — с тобой записками общались. Все, связь только по существу и в случае острой необходимости.

— Я понял, — уже увереннее повторил я. — Как Татьяна?

— Нормально, — исчерпывающе ответил он. — Молчит.

Скорчиться на диване после разговора мне удалось без малейшего усилия. Похоже, дела обстоят куда хуже, чем мне казалось, когда я рисовал себе картины бушующей Татьяны. Она либо говорит, либо думает — и мой собственный опыт однозначно утверждает, что когда она замолкает, это намного опаснее.

Что и подтвердилось, когда Стас неожиданно вызвал меня поздно вечером.

Татьяна всегда умела заставить меня совершать немыслимые подвиги. Ее воображение гарантировало, что эти подвиги с виду будут просто невозможными, а ее непоколебимая вера в меня рубила на корню малейшее мое поползновение признать свое поражение.

Нет, вы не подумайте — я был глубоко тронут ее категорическим отказом бежать без меня, но когда, наконец, эти женщины поймут, что моральную поддержку герою в поединке лучше оказывать из безопасного далека? Так, чтобы он не косил одним глазом на противника, а другим — на опасности, которые могут грозить вдохновительнице. Вот кто-нибудь когда-нибудь слышал о косом победителе в турнире? Может, неспроста такие случаи в истории не зафиксированы?

И вызывать ее бесполезно — к моим разумным доводам она прислушивалась, лишь когда я в невидимости был, и то через раз. Мне освобождаться немедленно нужно! Вместо того, чтобы со всем присущим мне молчаливым достоинством дождаться того момента, когда меня соизволят выслушать.

И вот как мне теперь стратегию выстраивать — не зная, не почерпнули ли уже в сознании Татьяны факты, камня на камне от этой стратегии не оставляющие?

Логика в ее словах, конечно, есть, — прервал хаотический поток моего сознания голос Стаса. — Если упор делать на то, что память к ней не вернулась, исчезать ей сейчас нельзя.

Нет, ну как ей это удается? Как ей удается заставить любых — даже самых матерых — ангелов с ее голоса петь?!

— Значит, вносим в твою версию дополнение, — продолжал тем временем Стас. — На распространение опусов ты согласился от незнания окраски психа, отчаяния и желания наказать наблюдателей.

— Это еще зачем? — воспользовался я поводом выплеснуть, наконец, наружу кипящее возмущение.

— Затем, что это — наш единственный общий мотив, — рявкнул он. — Затем, что так тебя целая толпа хранителей поддержит. Затем, что это подтвердит версию внештатников и не даст им копать дальше — пока они на тебя мелкое хулиганство вешают.

— Чего? — опешил я.

— По всем статьям, ничего больше у них против тебя нет, — уверенно заметил Стас, — так они и этому рады. Раздувают, конечно, о недостойном высокого звания ангела поведении, но мы центр тяжести к наблюдателям сместим.

— Кто мы? — быстро спросил я.

— Твоя задача — продержаться неделю, — пропустил он мой вопрос мимо ушей. — Затем Татьяна выберет мой отряд…

— С этого бы и начинал! — снова не выдержал я.

— … и сразу же отправится на землю, — опять проигнорировал он мое замечание. — Дави на прошлое, на все фокусы наблюдателей, потребуй приобщить к делу свидетельства других хранителей с мелкими — я пару дней потяну с поиском старых и сбором новых…

— Стас, какую неделю! — завопил я. — За это время Татьяну просто схватят и проверят ее память!

— Этот момент проработан, — туманно уверил он меня. — К концу недели изъявишь желание показать внештатникам тайник…

— Зачем? — напрягся я.

— Отсюда я тебя не вытащу, — буркнул он с досадой. — Мои орлы, конечно, спят и видят штурм внештатников, но это точно не моя юрисдикция. А вот когда тебя к тайнику выведут — только по моему сигналу! — то там тебя и встретят, и примут. Больше тебе знать пока не надо.

А я и не хотел знать никаких подробностей — ввиду все еще возможной встречи с целителями. Когда Стас отключился, я остался лежать ничком на диване, недоверчиво всматриваясь в слабый огонек, робко замерцавший в обрушившемся на меня мраке.

На земле я наколлекционировал много надежд и чаяний, но самой яркой моей мечтой было поприсутствовать на заседании контрольной комиссии, которая будет решать вопрос принятия Татьяны в родные пенаты.

Этого удовольствия нас обоих лишили.

Все последнее время я предвкушал момент, когда в конце обучения, перед лицом аттестационной комиссии, без малейших колебаний, ясным и звонким голосом Татьяна — лучшая выпускница в своей группе — выберет подразделение хранителей. К зависти всех остальных отделов. К досаде Стаса. И к полному удовлетворению одного быв… Нет, хранитель бывшим не бывает — одного когда-то обычного хранителя, который достиг невиданных высот профессионального мастерства и воспитал поистине гениальное пополнение родному подразделению.

А то, что высоты были достигнуты под градом пинков будущего пополнения, родному подразделению знать необязательно.

Меня еще и этого собрались лишить?

Святые отцы-архангелы, смиренно привлекаю ваше внимание к тому факту, что моральное удовлетворение является единственным вознаграждением и неотъемлемым правом любого члена нашего сообщества. Даже если он слегка проштрафился … нет, увлекся … нет, проявил излишнее рвение в достижении максимально выдающихся результатов своей миссии.

Нет, добившийся столь блистательного успеха член нашего справедливого сообщества подгадает сдачу тайника прямо к Татьяниному распределению. И оказавшись в нескольких шагах от нее, прыгнет в инвертацию и в полной мере насладится своим заслуженным триумфом. А потом пусть и встречают, и принимают. Кто угодно.

Лежать на диване унылым бревном я больше не мог. Сказалась привычка к земному комфорту часов — чувство времени ко мне, конечно, вернулось, а вот способность оценки скорости его течения — нет. Мне казалось, что ночь уже точно прошла, но с этим круглосуточно ровным освещением в родных пенатах судить было сложно.

Ты смотри, ноги затекли! Я пошел по копии своей земной квартиры, довольно естественно подволакивая их. Кровь побежала быстрее, и в икры словно тысячи иголок вонзились. Отлично, мышцы лица самостоятельно в страдальческую маску сложились. Пусть наблюдают, как я корчусь от желания попасть на допрос. Ну, не умолять же мне их об этом!

Через часа два — навскидку — брожения по камере за мной никто так и не пришел.

Я снова рухнул на диван — уже без всякого притворства. Ладно, меня всегда отличало умение извлечь пользу из самой, казалось бы, неблагоприятной ситуации. Надо поспать. Вот точно они захотят меня спросонья допросить, надеясь на мою потерю самоконтроля.

Последний мне определенно понадобился — никто не пришел за мной и весь следующий день.

Стас, в ответ на мой вызов, рявкнул: «Я сказал — по вечерам она докладывает!» и тут же отключился. Жаль — пропустил добрый десяток особо избранных выражений в свой