— Чокнутая сука, ты меня порезала!

Он попятился к отрытой двери своего чихающего и кашляющего автомобиля. Сейди шагнула вперед и взмахнула ножом у него перед лицом. Волосы падали ей на глаза. Губы превратились в тонкую полоску. Кровь с порезанной руки Ковбоя-Студебекера капала на мостовую. Автомобили по-прежнему проезжали мимо. Невероятно, но я услышал чей-то крик:

— Всыпь ему по первое число!

Ковбой-Студебекер теперь отступал к тротуару, его глаза не отрывались от ножа.

— Теперь ты, Джейк, — бросила Сейди, не глянув на меня.

Поначалу я не понял, потом вспомнил про револьвер. Достал из кармана и наставил на Ковбоя.

— Видишь это, техасец? Он заряжен.

— Вы оба психи. — Теперь он прижимал руку к груди, пачкая майку кровью. Сейди уже спешила к пассажирскому сиденью «студебекера», открыла дверь. Посмотрела на меня поверх капота и нетерпеливо махнула рукой. Я бы никогда не поверил, что могу любить ее больше, но в тот момент признал собственную неправоту.

— Тебе следовало взять деньги или проехать мимо, — посоветовал я. — А теперь давай поглядим, как ты бегаешь. Приступай к показу, а не то я прострелю тебе ногу, и с бегом придется завязать.

— Гребаный ублюдок, — огрызнулся Ковбой.

— Это точно. А ты гребаный вор, в котором сейчас появится дыра от пули. — Я взвел курок. Ковбой-Студебекер не стал проверять, разойдутся ли мои слова с делом. Повернулся и побежал на запад по бульвару Хайнса, втянув голову в плечи, прижимая руку к груди, ругаясь и оставляя за собой кровавый след.

— Не останавливайся, пока не добежишь до Лава, — крикнул я. — Он всего в трех милях! Передай привет президенту!

— В машину, Джейк! Надо убраться отсюда до приезда полиции.

Я скользнул за руль «студебекера», скривился от боли: запротестовало распухшее колено. Обнаружил, что коробка передач механическая, то есть больную левую ногу придется держать на педали сцепления. Отодвинул сиденье на максимальное расстояние, услышал, как захрустел на полу мусор, и тронулся с места.

— Этот нож… неужели?..

— Именно им порезал меня Джонни, да. Шериф Джонс вернул его мне после завершения расследования. Он думал, что нож мой, и по большому счету не ошибся. Только он не из моего дома на аллее Ульев. Я почти уверена, что Джонни привез его из нашего дома в Саванне. С тех пор я всегда ношу его в сумочке. Хотела иметь что-то для самозащиты, на всякий случай… — Ее глаза наполнились слезами. — И это тот самый всякий случай, да? Тот самый классический всякий случай?

— Положи его в сумочку. — Я выжал сцепление, невероятно тугое, сумел переключиться на вторую передачу. В кабине воняло, как в курятнике, который не чистили лет десять.

— Он все перепачкает кровью.

— Все равно убери. Нельзя расхаживать с ножом, особенно в день приезда президента в город. Милая, ты невероятно храбрая.

Она убрала нож и начала вытирать глаза кулаками, словно маленькая девочка, поцарапавшая коленки.

— Который час?

— Без десяти одиннадцать. Кеннеди приземлится в Лав-Филде через сорок минут.

— Все против нас, — вырвалось у нее. — Ведь так?

Я бросил на нее короткий взгляд.

— Теперь ты понимаешь.

Мы уже добрались до Северной Жемчужной улицы, когда двигатель «студебекера» взорвался. Из-под капота повалил пар. Что-то металлическое запрыгало по дороге. Сейди раздраженно вскрикнула, ударила кулаком по бедру, произнесла несколько плохих слов, но я даже ощутил облегчение. По крайней мере отпала необходимость бороться с тугим сцеплением. Я перевел рычаг переключения передач в нейтральное положение и позволил окутанному паром «студеру» докатиться до тротуара. Он остановился напротив выезда из переулка, с надписью на брусчатке «НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ», но это правонарушение казалось сущим пустяком в сравнении с вооруженным нападением и угоном автомобиля.

Я вылез из кабины и захромал к тротуару, на котором уже стояла Сейди.

— Который час? — спросила она.

— Одиннадцать двадцать.

— Сколько нам еще осталось?

— Техасское хранилище школьных учебников на углу Хьюстон-стрит и улицы Вязов. Три мили. Может, больше. — Не успели слова сорваться с моих губ, как мы услышали рев реактивных двигателей. Подняли головы и увидели «Борт номер один», идущий на посадку.

Сейди устало отбросила волосы с лица.

— И что же нам делать?

— Сейчас придется идти.

— Обними меня за плечи. Позволь взять на себя часть твоего веса.

— В этом нет нужды, милая.

Но кварталом позже такая нужда появилась.

В половине двенадцатого мы добрались до пересечения Северной Жемчужной и Росс-авеню. Примерно в это время «Боинг-707» с четой Кеннеди на борту подкатывал к толпе встречающих… в которой, естественно, стояла женщина с букетом красных роз. На углу возвышался собор Сантуарио де Гуадалупе. На ступенях, пониже святой, простиравшей руки к людям, сидел мужчина. По одну сторону лежали деревянные костыли, по другую стояла эмалированная кастрюлька. Прислоненная к ней табличка гласила: «Я НЕСЧАСТНЫЙ КАЛЕКА! ПОЖЕРТВУЙТЕ СКОЛЬКО МОЖЕТЕ! БУДЬТЕ ДОБРЫМИ САМАРИТЯНАМИ! БОГ ЛЮБИТ ВАС!»

— Где твои костыли, Джейк?

— В «Эден-Фоллоус», в стенном шкафу.

— Ты забыл взять с собой костыли?

Что женщины умеют, так это задавать риторические вопросы, правда?

— В последнее время я как-то обходился без них. На коротких расстояниях они мне не требовались. — Все лучше, чем признавать главную причину забывчивости: я торопился покинуть реабилитационный центр до приезда Сейди.

— Что ж, сейчас они бы тебе не помешали.

Она побежала вперед с вызывающей зависть легкостью и заговорила с нищим, который сидел на ступенях. К тому времени как я дохромал до них, они уже вовсю торговались.

— Пара костылей стоит девять долларов, а ты хочешь пятьдесят за один.

— Мне нужен как минимум один, чтобы вернуться домой. — Он рассуждал весьма здраво. — И вашему другу, похоже, нужен один, чтобы добраться до нужного ему места.

— А как же «Бог любит вас, будьте добрыми самаритянами»?

— Что ж. — Нищий задумчиво потирал щетинистый подбородок. — Бог любит вас, а я всего лишь несчастный старый калека. Если вас не устраивают мои условия, покажите себя фарисеями и пройдите мимо. Я бы на вашем месте так и поступил.

— Готова спорить, что поступил бы. А если я просто отниму их у тебя, жадюга?

— Полагаю, вы можете, но тогда Бог не будет вас любить. — И он расхохотался. На удивление весело для сильно искалеченного человека. И зубы у него выглядели получше, чем у Ковбоя-Студебекера. Пусть не сильно, но получше.