не могли на острова послать ни одного снаряда за все время наших боевых действий, я поясню потом.

Для доброй и правильной памяти Северо-Западной армии даю наше понимание: все офицеры – от младших до самых старших – делились нами на годных или не годных в Гражданской войне. Не годные были те, кто в очень сложных и тяжелых условиях не проявлял достаточной и быстрой инициативы в боях, как и в защите населения.

Таких, насколько это было возможно, мы просили нас оставить, но чаще они сами нас оставляли!

Я даю только один пример непримиримости к большевикам населения. Через несколько дней после нашего захвата островов присланная к нам ночью из Петрограда коммунистка (невестка рыбака) уговаривала жен рыбаков, чтобы они повлияли на своих мужей и сыновей и в эту же ночь связали и отправили офицеров на красный берег. Она обещала, от имени комиссаров Петрограда, всем полное прощение – иначе все их семьи будут уничтожены орудиями, уже посланными из Петрограда. В то время у нас не было ни Чудской военной флотилии, ни артиллерии. Реальность этой угрозы, о которой сразу же узнало все население, была понятна каждому. Рыбаки попросили меня отправить эту коммунистку обратно на красный берег, чтобы она могла передать петроградским комиссарам их рыбацкий ответ, что я и сделал.

После перехода к нам двух дивизионов Балаховича и Чудской военной флотилии только благодаря помощи населения красные не могли подойти к берегу. Предупрежденные о каждом их движении, мы неоднократно на рыбацких лодках переплывали на красный берег. Бои для нас всегда были удачны, а потому красные не могли послать на острова ни одного снаряда.

Все просьбы населения красного берега дать им оружие, чтобы они могли поднять восстание, я отклонял, так как наши силы для нашего наступления были тогда недостаточны.

До нашего наступления на Петроград благодаря помощи населения из красных глубоких тылов мы знали почти о каждом движении красных частей, что давало нам возможность быстрых и всегда удачных действий. Так, русское население поддерживало нас до последнего дня Северо-Западной армии.

Большевики понимали и значение для всего Белого движения потери Петрограда, и мы сразу познакомились с очень многими их методами, которые теперь узнали все народы.

Северо-Западная армия при генерале Юдениче была объединена из двух русских корпусов. До этого один корпус находился под покровительством эстонского командования, как и под особым покровительством англичан.

Генерал Юденич, как и другие, задолго до нашего наступления на Петроград знал опасения командующего эстонской армии генерала Лайдонера, что Эстония при победе Белых армий лишилась бы своей самостоятельности.

Генерал Юденич стал и Главнокомандующим Северо-Западного фронта. В этом качестве, к сожалению, ему не удалось подчинить находящихся в Латвии отрядов Бермондта. Точных данных об их численности (но они известны) я не имею, но мы знали, что они были нам необходимы для наступления на Петроград. Вряд ли кто-либо мог не понимать значения перехода в наши руки многомиллионной красной столицы.

У генерала Юденича было большое и блестящее прошлое, известное всем нам. Но горечь против него понятна, так как он взял на себя всю ответственность, которая кончилась для нас всех катастрофой, непонятной для нас.

Но «мешать» генералу Юденичу «мешали».

Мешали эстонцы, не пожелавшие нашей победы, а потому эстонская армия осталась на своих границах, что для нас не было неожиданностью.

Мешали англичане, которые дали нам четыре или шесть, но не более самых старых и не годных для похода танков.

Наше наступление на Петроград началось 9 октября и кончилось 21-го, то есть длилось 13 дней. Паника красных была так велика, что когда мои талабчане с наступлением темноты вошли в Царское Село, то я видел, как на Царскосельском вокзале толпы красноармейцев бросались в вагоны и лезли на паровозы.

Если бы англичане – о чем мы все просили – дали бы нам не старые танки, и для каждой отдельной колонны, наступающей на Петроград, он был бы взят со скоростью пехоты, то есть в 3 или 4 дня.

Дважды дорога на Петроград была свободна: когда мы вошли в Царское Село, где я получил приказание с несколькими полками перейти в район Ропши, так как красная колонна обошла левый фланг нашей армии и подходила к эстонской границе. Эта красная колонна вернулась обратно, когда мы перерезали ей путь отступления к Петрограду, и была совершенно нами разбита. Это был последний резерв Петроградского гарнизона, собранный из коммунистов, как и людей, собранных на улицах Петрограда. От пленных мы узнали, что дорога на Петроград была свободна.

Мы получили приказ от штаба армии отойти к эстонской границе, так как к ней подошли московские части, а наш штаб армии ушел в Нарву, когда наша армия не растаяла в боях под Петроградом, а набухла взятыми нами в плен красноармейцами.

А. Куприн277

Купол святого Исаакия Далматского278

Добрая осень

Осень 1919 года была очень хороша на севере России. Особенно глубоко и сладко-грустно чувствовалась ее прохладная прелесть в скромной тишине патриархальной Гатчины. Здесь каждая улица обсажена двумя рядами старых густых берез, а длинная тенистая Багавутовская улица, пролегающая через весь посад, даже четырьмя.

Весной Гатчина нежно зеленеет первыми блестящими листочками сквозных берез и пахнет терпким веселым смолистым духом. Осенью же она одета в пышные царственные уборы лимонных, янтарных, золотых и багряных красок, а увядающая листва белоствольных берез благоухает, как терпкое старое драгоценное вино.

Урожай был обилен в этом году по всей России. (Чуден он был и в 20-м году. Мне непостижимо, как это не хватило остатков хлеба на 21-й год – год ужасного голода.) Я собственноручно снял с моего огорода 36 пудов картофеля в огромных бело-розовых клубнях, вырыл много ядреной петровской репы, египетской круглой свеклы, остро и дико пахнувшего сельдерея, репчатого лука, красной толстой упругой грачевской моркови и крупного белого ребристого чеснока – этого верного противоцинготного средства. Оставались неубранными лишь слабенькие запоздалые корешки моркови, которых я не трогал, дожидаясь, пока они нальются и потолстеют.

Весь мой огород был размером в 250 квадратных сажен, но, по совести могу сказать, потрудился я над ним весьма усердно, даже, пожалуй, сверх сил.

Зимой ходил я с салазками и совочком – подбирал навоз. Мало толку было в этом жалком сухом навозе – его даже воробьи не клевали. Помню, однажды, когда я этим занимался, проходила мимо зловредная старушенция, остановилась, поглядела и зашипела на меня: «Попили нашей кровушки. Будя!» (Этот