Каковы же были отношения генерала Балаховича с высшим командованием Северо-Западной армии?

Как истый партизан, Балахович признавал только собственную власть над своими войсками, что позволяло ему, при известных обстоятельствах, действовать без промедления, используя благоприятные моменты. Само собой разумеется, что старые кадровые генералы, привыкшие к субординации и безоговорочному подчинению, не могли примириться с подобным своеволием, тем более что при малочисленности армии и отсутствии резервов это могло вызывать самые неблагоприятные последствия. По свидетельству В. Горна, генерал Юденич говорил о Балаховиче: «С военной точки зрения он преступник, но все же молодец, полезен в теперешней обстановке».

Ко времени наступления армии на Петроград отношения генералов с Балаховичем достигли высшего напряжения, и сильный нажим на генерала Юденича заставил его отдать приказ об аресте Балаховича и некоторых чинов его штаба, а также о разоружении его личной сотни. Исполнение приказа было поручено полковнику Пермыкину, который весьма тактично это и выполнил. Однако арест этот был весьма несвоевременным и имел для Белой армии пагубные последствия: Балахович из-под ареста бежал к эстонцам, а вслед за ним покинули фронт и его войска. Командир эстонских частей на этом участке фронта полковник Пускар заявил, что один держаться больше не может, и отошел по направлению к Изборску. Учтя это, большевики усилили нажим, и 26 августа Псков был ими занят.

24 августа генерал Юденич подписал приказ об исключении Балаховича из списков армии. В. Горн, со слов генерала Юденича, передает, что генерал не хотел подвергать Балаховича длительному аресту, так как считал, что сам он не скверен, но окружающие его – сплошь уголовные преступники. Изоляция Балаховича имелась в виду на время очистки его от этих негодяев… Юденич хотел отпустить Балаховича в Литву, но полковник Юзеф Балахович, брат «батьки», сказал Юденичу: «Не отпускайте его, он вам поклянется, что бросит интриги, и, когда будет обещать, честно будет верить, что исполнит, а потом встретит кого-нибудь и опять повернет все вверх ногами, уж очень он безволен». Арестом Балаховича были недовольны англичане и генерал Лайдонер.

Несомненно, темным пятном на биографии Балаховича лежит арест генерала Юденича в Ревеле, накануне предполагаемого отъезда генерала в Гельсингфорс, в ночь на 28 января 1920 года. Однако дело это настолько неясно, что установить степень участия в нем Балаховича чрезвычайно трудно. Сведения, которыми мы располагаем, грешат не только разногласием, но и явным неправдоподобием. Так, супруга генерала Юденича в своих воспоминаниях говорит, что в номер гостиницы, занимаемый генералом, ворвались «с десяток партизан Балаховича, с ним во главе, в эстонской форме… Приехав на вокзал (с арестованным генералом Юденичем), уже не застали там поезда, идущего прямо на Москву. Пришлось взять стоявший на вокзале, идущий только до границы… Так эстонскому правительству и не удалось или выполнить один из пунктов мирного договора с большевиками, или что-то выторговать от них ценою выдачи генерала Юденича».

Как правильно указал в своем письме в редакцию «Часового» полковник Генштаба Эстонии В. Саарсен: «Мирный договор с Советами доступен как в русском, так и в эстонском тексте, и в нем нет и не могло быть ни одного пункта, где бы говорилось о выдаче кого-либо Советам. Да и практически не было никакой возможности кого-либо отправить «прямым поездом в Москву», ибо такового прямого поезда в Москву не было уже потому, что мост через Нарову был взорван, и движение по нему возобновилось гораздо позже».

Вполне понятно, что договора о какой-либо выдаче существовать не могло, так как эстонские политические деятели прекрасно понимали, какой это имело бы резонанс во всем мире и какая опасность возникла бы для только что народившейся республики. Пример Ялты в то время еще не был продемонстрирован.

Ошибки А.И. Юденич можно лишь объяснить тем нервным состоянием, в котором она была во время ареста мужа.

В 1920 году Балахович предложил маршалу Пилсудскому помощь в начавшейся войне с большевиками. Около 10 000 офицеров и солдат были перевезены в Брест-Литовск, где очень быстро была сформирована Русская Народная армия, которая все время пополнялась пленными и была доведена до 2000 человек. Русская армия входила в состав польских войск до заключения перемирия с большевиками. Балаховичу был сохранен чин генерал-майора. В Польше, как и в Белой армии, войска Балаховича проявляли чудеса храбрости, и им поручались самые ответственные задания. Как иллюстрацию, можно привести воспоминания генерала Матвеева, описанные им в частном письме:

«Когда началось польское контрнаступление от Вислы, войска Балаховича шли в ударной группе армии ген. Сикорского и им была дана серьезная задача взять г. Пинск. И Пинск был взят к вечеру 15 августа (ст. стиль). Всю ночь с 15-го на 16-е красные беспрерывно атаковали Пинск, желая отбить его, но безрезультатно. Из Пинска успел выскочить только командующий армией со штабом. В наших руках осталась вся санитарная часть, интендантство, 15 миллионов рублей в разной валюте и бронепоезд. Все трофеи, кроме 5 тысяч сапог, мы сдали польскому командованию, сапоги же я приказал распределить по полкам. Этот эпизод имел решающее значение: не возьми мы Пинск, польское контрнаступление могло бы не удаться, так как красные переформировывались в Гродно и начали наступление на Варшаву. Когда мы взяли Пинск, г. Кобрин был в руках 15-го красного кавалерийского полка, командир которого, не зная, что Пинск занят нами, по телефону сообщал нам обстановку, и это продолжалось до утра.

В приказе по армии ген. Сикорский выразил нам благодарность, а маршал Пилсудский позднее принял Балаховича у себя во дворце. В 1921 г. ген. Балахович сказал мне, что Пилсудский распорядился награждением крестами «Виртути Милитари» ген. Балаховича, Юзика и меня, но кресты до нас не дошли».

Такой явный недоброжелатель Балаховича, как представитель польского правительства при русских формированиях К. Вендзягольский, который сам сознается, что «он (Балахович) ни в какой степени не был героем моего романа», должен был признать: «Боевые действия дивизии Булак-Балаховича, которую он сам, а за ним его офицеры называли «армией», заслуживали чуть ли не ежедневных похвал и отличий русского военного начальства, так как, по справедливости, ни дивизии в целом, ни ее подразделениям, включая единичных всадников, нельзя было отказать в совершенно исключительной, почти фантастической отваге, предприимчивости и решительности, распаляемой, очевидно, ежедневно какой-то особою ненавистью к большевикам, не как к обыкновенному противнику, а как к личному заклятому врагу».

Однако в Польше, как и в Северо-Западной армии, не было недостатка в людях, старавшихся представить войска Балаховича как сборище головорезов и бандитов. Обвинения были все те же: казни и грабежи. Конечно, балаховцы не давали пощады коммунистам, и