от тех, кто со мною шел в опасные минуты боя, я не решился и вот остался среди тифа с женкой для того лишь, во-первых, чтобы хоть словом, а иногда и делом кое-кому кое-как помочь, во-вторых, чтобы пробовать стучаться всюду и искать какого-нибудь выхода, и, в-третьих, чтобы никто мне здесь, в Латвии, не смел бы сказать, что я их бросил. Так до 15 февраля 1920 года я работал в самом центре бывшей армии, после же 15 февраля мы перебрались в Юрьев, где мне было легче работать, так как из Юрьева я имел возможность ездить по всей Эстии без особых на то разрешений, в случае же надобности мне эти разрешения выдавали из штаба 2-й дивизии, кроме этого, здесь же, в Юрьеве, были мои хорошие офицеры, решившие мне помогать. В марте 1920 года я был на Русском съезде в Ревеле. Здесь в качестве товарища председателя я работал по улучшению положения русских людей, а по закрытии съезда в Юрьеве работал в Комитете эмигрантов, где был казначеем и где мне удалось многое сделать для своих чинов.

Провожало нас из Юрьева очень и очень много народу; провожали нас очень тепло: жене поднесли много цветов, и мы тронулись в беженском поезде на Ригу.

К. Ар-ский

Генерал-партизан Булак-Балахович273

Неписаные законы войны всегда выявляют «легендарных героев». Таковыми иногда бывают заслуженные военачальники, иногда простые солдаты типа Кузьмы Крючкова в Первую мировую войну. Наряду с проявленным действительным военным талантом и храбростью, подвиги их с течением времени обрастают все более и более фантастическими подробностями.

Во время Гражданской войны в Северо-Западной армии таким «героем» был, как сам он себя называл, «атаман крестьянских и партизанских отрядов батько Булак-Балахович». Однако, в отличие от других «легендарных», имел он, помимо поклонников, немалое число недругов, приписывавших ему всевозможные злодеяния и рисовавших его как авантюриста и чуть ли не разбойника.

Цель настоящей статьи на основании имеющихся материалов из истории Северо-Западной армии попытаться объяснить ряд ошибок, допущенных этим безусловно незаурядным человеком.

Его биографические данные очень скудны. С достаточной точностью можно лишь проследить его военную карьеру: в Первую мировую войну Станислав Никодимович Булак-Балахович пошел добровольцем и в 1915 году за боевые заслуги был произведен в прапорщики. В начале 1916 года направлен в партизанский отряд Лунина. В конце войны был тяжело ранен, вынесен с поля боя и отправлен на лечение. В конце 1917 года вступил в полк, подчинившийся большевикам, и был избран командиром полка. Посланный из города Луги для борьбы с организующейся Белой армией, полк Балаховича под Псковом у станции Торошино перешел к белым и сразу же начал активные действия против большевиков. При переходе Балахович был произведен в ротмистры, а за удачный набег на город Гдов, где было захвачено казначейство, склад оружия и 7000 пленных, произведен в чин полковника. В короткий срок из пленных он организовал пехотную дивизии и ею командовал. По прибытии в армию генерала Юденича, в начале наступления на Петроград, был произведен в генерал-майоры.

Любопытно то, что, несмотря на личную недисциплинированность Балаховича, впоследствии вызвавшую обострение отношений между ним и другими генералами, в его отряде была железная дисциплина. Солдаты его боготворили, и именно они составляли легенды о своем «батьке». Любили его за предприимчивость, за заботы о своем отряде, за то, что в боях он всегда был среди своих солдат, воодушевляя их своим примером.

Прекрасные отношения были у него с бок о бок воевавшими эстонскими войсками. Видимо, и им импонировала храбрость и лихость «батьки». Благоволил к нему и Главнокомандующий эстонской армией генерал Лайд онер, неоднократно оказывавший ему свое содействие.

После ухода немцев Псков был занят советскими войсками, однако ненадолго. В мае 1919 года эстонские части заняли Псков, а через неделю в город вошел отряд Балаховича, заменивший эстонцев, ушедших на отдых. До этого полк Балаховича вел непрерывные бои с красными под Псковом, но и из Пскова он почти ежедневно выезжал за город, вступая в бой с большевиками, и всегда возвращался с добычей: отбитым оружием, возами с провиантом и пленными. Из числа последних многие вступали в отряд «батьки», равно как и жители Пскова и его окрестностей. Прием в отряд был крайне прост и основан на практике Запорожской Сечи: пришедшего добровольца «батько» спрашивал: «Большевиков не любишь?» – «Нет». – «За национальную Русь сражаться согласен?» – «Согласен». – «Ну, тогда заполни анкету и отправляйся в казармы».

В своих книгах В. Горн («Гражданская война на Северо-Западе России») и Г. Кирдецов («У ворот Петрограда»), уделяя много страниц Балаховичу, в сгугценно мрачных тонах описывают его пребывание в Пскове, подавленное настроение жителей и стараются представить его как некоего Соловья-разбойника, садиста и создать впечатление, что там, где прошел «батько», его сопровождает плач и скрежет зубовный…

Но другой историк, Нео-Сильвестр, в своей беспристрастной статье «Батько Булак-Балахович» описывает псковские события в несколько ином освещении:

«…Головы всех повернулись к началу улицы, где показались верховые балаховцы, сдерживающие толпу, а за ними конвойные с ружьями наперевес. По середине улицы шли пять смертников с перевязанными назад руками. Позади на вороной лошади ехал батько со свитой. У первого столба шествие остановилось… шествие двинулось в нашу сторону, и я видел все, что происходило. У фонарного столба балаховцы остановились. Конвойные тащили к фонарю упиравшегося парня лет 25 и поставили его около столба. К нему подъехал батько.

– Коммунист?

– Был, а теперече не коммунист, – ответил смертник.

– Все так говорят, когда попались. В Бога-то веришь?

Спрашиваемый молчит.

– Граждане, кто берет на поруки этого человека? – обратился батько к народу. Общее тягостное молчание… – Так, значит, никто не хочет брать его на поруки? – И батько поднял кверху хлыстик – роковой знак «повесить».

Балаховцы быстро накинули петлю на несчастного, но последний вдруг с каким-то остервенением освободился от пут и рванул петлю, причем сорвал ворот рубашки, обнаружив загорелую грудь, на которой висел медный крестик.

– Отставить! – прогремел батько. – Откуда у тебя крест на груди?

– Матка повесила, когда в солдаты уходил, – глухо ответил смертник.

– Счастлив ты! Знать, молитва матки твоей дошла до Бога! Ты свободен! Отпустить его! – приказал батько, трогая поводья.

Толпа дрогнула: по ней, хранившей до сих пор гробовое молчание, прокатился одобрительный гул, обратившийся быстро в подлинную овацию по адресу батьки.

– Правильно! Ай да батько! Оно действительно, молитва матери великое дело! – раздавалось в толпе.

– Ур-а-а! – вдруг прокатилось по улице. Батько ехал с довольной улыбкой на лице, держа руку под козырек. Он хорошо знал, что в глазах народа