А в казематах было немало бойцов из других подразделений — питались овсом, лошадиным комбикормом. В отчаянных попытках найти воду и пищу проходили дни.

В конюшнях 333 сп, внешнем валу Восточного форта, 22 июня нашли убежище и операционная сестра 95-го медсанбата военфельдшер Раиса Абакумова, жившая со своей матерью, Натальей Николаевной, в ДНС у Восточного форта. Там же спасались и члены семей комсостава — Лидия Крупина (вместе с двумя дочками — одной из них год, другой — два), Дарья Прохоренко (трое детей, в том числе годовалая дочь), Ефросинья Лисецкая, Котова Ксения (с ней — две дочери по три года), Бородич Мария (с дочерью)…

Но именно Абакумова была прежде всего военнослужащей, врачом. В Восточном форту она оказалась даже без санитарной сумки — немногие бинты, взятые в домике санчасти 125 сп, кончились еще до того, как она нашла убежище в конюшне.

Она начала перевязывать раненых бойцов, разорвав их нижние рубашки. Пришедший в форт Гаврилов поручил Абакумовой организовать санчасть.

Чистая солома вместо постелей, женское белье и нательные рубахи бойцов вместо бинтов, доски вместо шин.

Лишь вечером удалось раздобыть три ящика медикаментов.

«Собственно говоря, никакого госпиталя и не было — вспоминал помогавший Абакумовой воспитанник музыкантского взвода 44 сп, тогда 15-летний Владимир Кузьмин, — было просто помещение, где размещались раненые, и представляло оно из себя самые обыкновенные два-три отсека под внешним валом. Раненые лежали на земле, на шинелях, а часто и без них… Они умирали на наших глазах»[1242].

Лед кончался — мерзкая вода из «колодцев» в конюшне была не просто отвратительной, но и опасной. Помогли таблетки хлорной извести — кипятили воду из колодцев и клали их туда.

Но в Восточном форту находились и годовалые дети — их комбикормом и навозной водой поддержать было нельзя.

Дарья Прохоренко: «Первых два дня у меня в груди было еще молоко, а потом кушать было нечего. Дочь с меня тянула кровь, да и крови уже не было и так кричала диким криком. У нее все спеклось в животе, а помочь ей было нечем. И она своим криком выдавала нас врагу. За это на меня сердился тов. Скрипник[1243], и враг бомбил нас сильнее. Казалось, что наш подвал поднимается вместе с нами вверх»[1244].

Рядом кричала, страдая от голода, и годовалая дочь Лидии Крупиной.

Скрипник, видя мучения раненых и детей и не переставая думать о своей семье, уже с трудом держал себя в руках. Ругая Прохоренко, он понимал, что она ни при чем — но что делать? Что делать?!

Дарья Прохоренко: «Скрипник часто к нам заходил, беседовал с нами, говорил, что вы счастливые женщины, что вы с нами, вы боретесь с врагом, стараетесь врага побороть. А моя семья, может, раненая, кровью истекает, может, враг над ней издевается».

Сегодня 26 июня, дети Восточного форта, казалось, достигли предела своих мучений. В загаженных лошадями и политых кровью людей конюшнях, как в каменных склепах: вверху потолок, вокруг — стены и в окно — зеленая стена внутреннего вала. Ничего другого не видно. Вырваться наружу, под бившие сверху пулеметы, невозможно. Дарья Прохоренко: «25–26 июня со мной стало плохо, дочь не переставала кричать, двое больших — дочь и сын — просят „мама, кушать хочется“»[1245].

Планы Шлипера остаются неизменными: дальнейшая зачистка цитадели Брест при применении танков. Корпусом обозначены некие сроки: 29–30 июня дивизия выходит на марш. К этому времени необходимо решить все оставшиеся задачи.

Этим же вечером Ic LIII корпуса отчитался о работе по сбору информации в районе, занимаемом частями 45-й дивизии. Сейчас данные поступают уже не только от пленных, но и из найденных в Бресте различных документов размещающихся там частей РККА. «45 I.D.: борьба за оставшиеся опорные пункты в цитадели Брест успешно продвигается. Сегодня в первой половине дня взято 450 пленных. Гарнизон, кажется, сильно страдает от дефицита воды.

Обыск здания штаба русской 42-й стрелковой дивизии в Брест-Литовске, безусловно, подтвердил ее наличие с нижеследующими воинскими частями:

Стрелковые полки: 44, 455, 459.

472-й артиллерийский полк и 17-й гаубичный полк.

84-й отдельный разведывательный батальон и 18-й отдельный батальон связи.

Кроме того, кажется, в ее состав входили или были приданы 4-й противотанковый дивизион, 3-й моторизованный стрелковый батальон и 262-й отдельный артиллерийский полк.

Эти последние, а также 4-й противотанковый дивизион, кажется, в последнее время выведены из состава дивизии, так как в найденном перечне частей, принадлежащих к дивизии, они оба были вычеркнуты.

Кроме того, по словам пленного, в Бресте и его окрестностях должна быть найдена 6-я стрелковая дивизия. По его словам, она была составлена так:

Стрелковые полки: 84, 125, 333.

Артиллерийские полки: 98, 447, 204-й гаубичный полк (последний не в городе).

Пленные относятся к 44, 455, 125, 333 и 84-му стрелковым полкам, 84-му разведывательному батальону, 447-му артиллерийскому полку, 37-му отдельному батальону связи и 31 транспортному батальону»[1246].

Сумерки постепенно окутали крепость. Первая тихая ночь с начала войны — уже не слышны ни всполохи перестрелки у наконец-то замолчавших казарм, ни крики идущих на прорыв — лишь стукнет кое-где обломок кирпича под ногами одного из защитников, пытающегося под покровом ночи покинуть разгромленную цитадель. Ночь — время теней. Одна за одной подползают они к реке, запасаясь водой на предстоящий день. Опасливо вжимаясь в землю — мертвенные отсветы осветительных ракет все так же освещали усыпанные сорванными взрывами ветвями деревьев тротуары — и где-то, невидимые, все так же лежат у своих MG-34 пулеметчики батальонов, блокирующих крепость.

27.06.41. «Гнайсенау»

01.00. Утреннее донесение от I.R.135: «Противник еще держится в Восточном форту Северного острова, пока не показывая склонности к сдаче. 59 пленных были переведены туда из центра крепости»[1247].

…Одна из теней, в эти минуты тихо крадущихся по Центральному, осторожно вползла под Трехарочный мост — это Абрам Гордон, к вечеру решивший выбраться из «Дома офицеров» и покинуть крепость. Но туда же ползет и кто-то еще — насторожившийся было Гордон, к своему удивлению, увидел Ивана Долотова, также пытавшегося спрятаться под мост. Но сам Долотов, находившийся в полубреду, этого не помнил — вероятно, он просто полз навстречу своим видениям… Гордон, затащив его под мост, попытался привести товарища в чувство. Это ему удалось: «Очнулся от холода и озноба. Темнота. Где-то в стороне пунктирные линии трассирующих пулеметных очередей. Над головой не то крыша, не то стропила и узкая высокая стена. А главное, тишина. Перед глазами какая-то черная волосатая морда. Опять жажда. Волосатый исчезает, но скоро опять появляется и дает пить. Потом он уходит и опять приносит воду, но пить не дает и мочит мне голову, что-то говорит, но я не слышу и мне все равно. В общем, около меня хлопотал Гордон. Постепенно я понял, что оглох, и было обидно, что утрачен самый главный способ ориентировки. Мы лежали под мостом против ворот, у самого берегового устоя среди каменных глыб и свай. На правой ноге сапога не было, брючина отрезана до колена, а нога около щиколотки перевязана куском материи. Брюки Гордона были в крови, а сам он в грязной нижней рубашке. Я сел сначала, а потом попытался встать. Болела правая нога. Через некоторое время с великим трудом, по обломкам досок и балок перебрались на другой берег Мухавца, дальше двигались черепашьим шагом по грудь в воде для маскировки. Мы думали, что ветки ивы, растущей вдоль берега, помогут нам укрыться, но мы натыкались на сучья под водой и падали. Не было сил идти. Винтовку, единственную на двоих, не бросали. Все дни перед этим почему-то думали, что всего лучше прорываться из крепости в направлении за Кобринские ворота, очевидно, это же руководило нами и теперь. От Гордона я смутно понял, что в казармах дело что-то очень плохо»[1248].