Лунд смотрела на него. Ничто не трогало Бюлова. Он был далек от нее, от Майера. Он должен был сохранять дистанцию. Так же как и она должна была сохранять дистанцию, расследуя дело об убийстве Нанны Бирк-Ларсен. Должна была, но не могла.

— Почему бы вам не спросить Леона Фреверта? Я бы хотела поехать домой.

За стеклом стоял Брикс с телефоном, прижатым к уху, и что-то показывал жестами двум представителям прокуратуры. Бюлов вышел, чтобы переговорить с ним. Его высокий коллега, поглядывая на дверь, воспользовался тем, что они остались одни:

— Я знаю, что вам трудно об этом говорить. Но мы делаем свою работу. Вы должны понять нас.

— Я все сказала. Вы знаете, где меня найти.

Она поднялась, взяла свою сумку, поняла, что снова плачет. В дверь входил Бюлов.

— Так вы настаиваете на своих показаниях, Лунд?

— Ради всего святого! Конечно, я настаиваю. Я рассказала вам правду.

— Хорошо. Берите пальто. Мы уезжаем.

Они отвезли ее обратно на пирс сквозь гнетущую завесу черного дождя. Там уже собралось вдвое больше полицейских машин. Прожектора, заградительная лента, криминалисты в белых костюмах.

Вверх по трапу они поднялись на судно, такое древнее, что страшно было подумать о том, что оно выходит в открытое море. На деревянной палубе пахло горючим и свежей краской.

— Охрана держала это судно под наблюдением восемнадцать месяцев, — сказал Бюлов, когда они пересекали палубу. — Контрабанда людьми, наркотики. Члены экипажа каким-то образом ускользнули, сейчас их ищут.

— Что известно об их контактах здесь?

— Всему свое время.

Он открыл тяжелую металлическую дверь, улыбнулся ей. Она не могла понять, почему он вдруг стал таким дружелюбным.

— Похоже, вы были правы, подозревая Леона Фреверта.

В помещении, похожем на штурманскую рубку, было несколько полицейских, разбирающих карты и лоции.

— Они собирались отплыть в Санкт-Петербург завтра утром. Экипаж сошел на берег, чтобы напиться по этому поводу. Эти люди…

Они миновали еще одну дверь, спустились вниз. В этом помещении Лунд успела заметить старый компьютер, огнетушитель, рации, надписи на русском языке.

Ударила по глазам вспышка фотокамеры.

Они находились двумя этажами ниже уровня палубы, рядом с иллюминатором, в который смотрело черное небо. Сверху что-то свисало.

Тело. Оно плавно покачивалось в такт движениям судна. Лунд пошла вокруг него, всматриваясь, думая.

Серый костюм, серое лицо. Леон Фреверт не сильно изменился после смерти, даже несмотря на петлю, затянутую на его тощей шее. Канат спускался с верхнего уровня. Ярко-голубой корабельный канат. Двое полицейских пытались втащить тело наверх.

— Может, он подумал, что экипаж не вернется, — сказал Бюлов. — Слишком сильны были муки совести и страх перед последствиями.

У него в руке был пластиковый пакет для вещдоков, в нем листок бумаги.

— Его признание, если можно это так назвать.

Она взяла пакет. На листке одно слово, нацарапанное по-детски криво, заглавными буквами: «Простите».

— Простите, — проговорила Лунд. Она уставилась на Бюлова. — Простите? И это все?

— А вы что ожидали? Подробный дневник?

— Что-нибудь более существенное…

— У него в кармане нашли вот этот чек. — Он показал ей еще один пакет. — Леон Фреверт заправил свою машину примерно в тридцати километрах от склада, где был ранен Майер. За двенадцать минут до того, как вы позвонили в «скорую помощь».

Она смотрела на чек.

— Так быстро никто не ездит, Лунд.

— В чеке может быть ошибка.

— У нас есть запись камер видеонаблюдения с той заправки. Там он с машиной.

Слишком много мыслей, слишком много вариантов прокручивалось в ее мозгу.

— Этого не может быть.

Она смотрела на тело, раскачивающееся над ними. Наконец-то Леона Фреверта ухватили за пиджак, стали поднимать.

— Я спрашиваю вас в последний раз, — сказал Бюлов. — Вы не хотите пересмотреть свои показания?

На кухне довольная Пернилле пекла хлеб, а Бирк-Ларсен топал по комнате, строя планы.

— Если все пойдет нормально, сможем въехать уже на следующих выходных. Мне нужно доделать отопление…

Она раскатывала мягкое тесто.

— Антон очень огорчен…

— У детей всегда так, — пробурчал Бирк-Ларсен. — Он привыкнет.

— Я думаю, если бы мы купили собаку, ему стало бы легче.

— Разве не Эмиль просил щенка?

— Это же собака, Тайс. Они оба будут любить ее. Можно подарить ее Антону на день рождения.

Он подмигнул ей:

— Ну что ж, в таком случае говори потише.

— Они сейчас играют в гараже, не слышат нас.

Он подошел и встал перед ней. Забрал из ее пальцев комок сырого теста и сунул себе в рот. Она заглянула в его узкие глаза, всмотрелась в его плохо выбритое лицо. В чем-то Тайс навсегда остался мальчишкой, неразумным и беззащитным. И по-прежнему нуждался в ней.

Пернилле обняла его, поцеловала в колючую щеку, прошептала:

— Мы никогда не будем такими, как раньше? Больше никогда?

Правой рукой он гладил ее каштановые волосы, пока левой украдкой отщипывал себе еще теста.

— Мы будем теми же, кем были. Обещаю.

Она крепко прижалась к нему, лицом в широкую грудь, прислушалась к ритму его дыхания, ощущая в нем биение жизни, чувствуя силу.

В гараже Вагн Скербек играл со своим последним приобретением для мальчишек — черной радиоуправляемой машинкой на батарейках. Она ездила по полу между ящиками и фургонами. Антон управлял, Вагн был мишенью.

Машинка бросалась вперед и назад по бетонному полу. А он подпрыгивал и громко вопил, убегая от нее.

Наконец игрушка ударилась о его белые кроссовки.

— Задавил! — крикнул Скербек. — Насмерть! — И он замер с вытаращенными глазами, вывалив язык изо рта.

Антон не засмеялся.

— Классно! — сказал Скербек. — Можно будет устроить гонки на газоне перед вашим новым домом.

— Можно, я возьму ее наверх в свою комнату, дядя Вагн?

Скербек подобрал игрушку с пола и протянул мальчугану:

— Она твоя. Можешь делать с ней все, что захочешь.

Антон схватил машинку. И тут же рука Скербека сверху вырвала ее из его пальцев.

— Но только когда переедешь в новый дом. — Он присел на корточки, заглянул мальчику в глаза. — Все немного нервничают, когда случается что-то новое.