Шувалов и не скрывал того, что направлял в Петербург непроверенные сведения. Неужели ему не хватило времени проанализировать ежедневные колонки «Военные и военно-морские известия» из «Таймс» и уяснить, сколько войск было на Мальте и сколько туда прибыло из Индии. Не говоря уже о том, чтобы по данным прессы сделать приблизительный расчет возможной концентрации войск, их количества и сроков перевозки. А ведь у российского посла в Лондоне были и куда более осведомленные источники информации.

Но может быть, Шувалов сознательно нагнетал напряженность, стремясь побудить императора поскорее занять Босфор. Этого нельзя исключать хотя бы потому, что, отправляя свое «совершенно секретное» сообщение, он еще не знал, что в Петербурге возобладало решение отказаться от его захвата.

Как в новых условиях Шувалов предполагал достичь договоренностей с кабинетом Биконсфилда? Инициированные Бисмарком переговоры по одновременному отводу от Константинополя русских войск и английской эскадры требовалось прекратить. Попытки выработать единую формулу повестки будущего конгресса надо было тоже временно оставить. Позиции по этим вопросам оказались несовместимыми, переговоры отнимали много времени и только заводили в тупик. Следовательно, полагал Шувалов, надо было изменить подход. «Нам важно сговориться с Англией, — рассуждал он в беседе с Солсбери, — и уточнить, какие части Сан-Стефанского договора можно поддерживать, а какие надо изменить. Договорившись по этому вопросу, мы нашли бы выход из тупика, в который мы попали»[1383].

Эту позицию российского посла Солсбери донес до премьер-министра, который, по словам Шувалова, «отнесся очень благосклонно к моему предложению и передал мне это на следующий день в выражениях, лично для меня очень лестных»[1384]. Ну наконец-то русские решились! Как знать, может быть, именно так воскликнул Биконсфилд, когда Солсбери сообщил ему новую позицию Петербурга. Торговаться был настроен английский премьер, торговаться, а не воевать. К сожалению, это слишком поздно поняли в Зимнем дворце, и время для сговора уже стало более выгодно Лондону, нежели Петербургу.

Категорическим условием проведения переговоров Солсбери назвал их полную конфиденциальность. По мнению госсекретаря, необходимо было отказаться даже от телеграфного обмена информацией, чтобы исключить ее утечку. Солсбери просил Шувалова лично отправиться в Петербург и донести позицию английского правительства до императора и канцлера.

После нескольких встреч Шувалову и Солсбери удалось договориться по основным вопросам. Оставалось уладить дело с открытием конгресса. Шувалов предложил посвятить Бисмарка в содержание англо-русского соглашения и предложить ему созвать конгресс «при помощи следующей формулы — каждая держава, соглашаясь принять участие в конгрессе, тем самым заявляет о своей готовности обсуждать все пункты Сан-Стефанского договора». Таким образом, формула конгресса, изначально предложенная английским правительством, была в конечном итоге принята.

И вот для того, чтобы достичь такого соглашения, нужно было три месяца потратить на дипломатическое позерство, сколачивание недееспособного Сан-Стефанского договора и топтание под стенами Константинополя. В результате Россия испортила отношения практически со всеми своими партнерами, при этом вопрос — за что воевали? — только усиливался.

Из Лондона Шувалов направился во Фридрихсруэ, где в то время пребывал Бисмарк. Германский канцлер выразил удивление достигнутым соглашением и поначалу даже был озабочен, что в процессе торга по Балканам Петербург переключился с Вены на Лондон. Но под давлением аргументов Шувалова он в итоге благосклонно принял как англо-русское соглашение, так и формулу предстоящего конгресса. Пообещав лично Шувалову свою «самую искреннюю и лояльную поддержку», он заявил ему:

В отношении Англии Бисмарк все же погорячился, а вот касательно Австро-Венгрии все было в точку.

Вечером 30 апреля (12 мая) Шувалов прибыл в Петербург «с таинственным поручением от лондонского кабинета», как назвал его визит Милютин[1386].

То, что Шувалов услышал в высшем обществе Петербурга, немало удивило его. «…Со всех сторон осуждали политику императора, — вспоминал он, — и… сожалели, что мы начали войну. Это мнение было всеобщим, без единого исключения. Казалось, все думали одинаково». Только одни больше упирали на расстройство финансов и неизбежно связанные с этим печальные последствия, другие говорили о том, что война привела к политическим осложнениям и «развитию революционных элементов» в стране.

Так думали и оба главнокомандующие — великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич, — с которыми повстречался Шувалов. Михаил Николаевич очень интересовался английским экспедиционным корпусом, «который, по слухам, должен был произвести десант в Поти». Шувалов явно усилил опасения великого князя, ответив ему, «что 35 000 человек были уже совершенно готовы к посадке и что такое же количество могло быть подготовлено через несколько недель». По словам бывшего командующего Кавказской армией, «он был настолько ослаблен потерями, что тех сил, какие были в его распоряжении, едва хватало против турок» и «было бы достаточно нескольких английских полков, чтобы поставить его в критическое положение».

Великий князь Николай Николаевич, со своей стороны, жаловался Шувалову на тяжелые условия, в которых оказалась его армия под стенами Константинополя: отсутствие тяжелой артиллерии, болезни, выкосившие в одном лишь гвардейском корпусе 17 из 35 тысяч человек. Все это, по его мнению, делало невозможным дальнейшее продолжение борьбы[1387].