Ну и, конечно же, главное — позиция Порты. Рассматривая разные варианты, в Петербурге прекрасно понимали, что при движении русских войск к Босфору, захвате фортов, постановке мин ни о каком нейтралитете Турции не могло быть и речи. Турки стали бы активно сопротивляться. А за прошедшие с момента подписания перемирия два месяца они, безусловно, усилились.

Да и как наступать, когда с турками мир? По крайней мере, внешний фон отношений с ними был достаточно миролюбивым. Для великого князя Николая Николаевича в этом крылась огромная психологическая проблема. С 14 (26) марта начались его встречи с султаном. Они обедали, вели «дружеские беседы». Абдул-Гамид просил Николая Николаевича заверить Александра II в своей искренней преданности, «видя свое спасение всецело от Государя России»[1369].

Но и подчиненные русского главнокомандующего времени даром не теряли и тоже налаживали контакты с вероятным противником. 26 марта (7 апреля) М. Д. Скобелев дал в Константинополе обед. Вместе с русскими военными за одним столом сидели: генеральный консул Великобритании в Константинополе Фосет, атташе посольства капитан Маккалмонт, другие английские офицеры. Пили за здоровье королевы, императора, великого князя. По словам корреспондента «Таймс», Фосет, известный «стойкий противник России», продемонстрировал «понимание того, что стремление противостоять России любой ценой, невзирая на опасности, прекрасно сочетается с взаимной учтивостью, которая способна снизить риск войны и смягчить худшие стороны взаимных отношений в будущем». «Офицеры и матросы нашего флота, чье стремление к войне было сильно преувеличено, — продолжал корреспондент, — были так же готовы сражаться с русскими, как какой-нибудь простой англичанин нуждался в том, чтобы разделить мнение генерального консула».

Адмирал Хорнби пригласил к себе адмирала Попова, а капитан Холл принял русских офицеров на борту своего корабля «Фламинго». «Многие наши матросы побывали в Сан-Стефано и очень хорошо общались с русскими солдатами», — констатировала «Таймс»[1370].

Уже после заключения перемирия в армию направились жены многих офицеров и генералов. А с подписанием мира все, у кого в русской армии были деньги, потянулись в Константинополь и Сан-Стефано к развлечениям мирной жизни[1371].

Ну какая тут… война! Весна к ней явно не располагала.

Однако 22 марта (4 апреля) Горчаков ознакомил главнокомандующего с новой, хотя и весьма прогнозируемой проблемой. В телеграмме канцлера сообщалось, что румынское правительство протестует против 8-й статьи Сан-Стефанского договора, по которой русские оккупационные войска в Болгарии должны были сохранять связь с Россией через Румынию и порты Варна и Бургас. Правительство князя Карла, по словам Горчакова, начинало искать поддержки великих держав и даже угрожало сопротивлением. Дождались! Недальновидное и упрямое желание вернуть Бессарабию, надменное отношение к собственному союзнику, представителя которого даже не пригласили участвовать в мирных переговорах с турками, привело к логическому результату. Недавний союзник начинал разворачиваться к потенциальным противникам.

На следующий день, 23 марта (5 апреля), тот же Горчаков сообщил великому князю новую страшилку — «весьма секретные сведения», будто бы англичане предполагают направить в Галлиполи своих «офицеров и нижних чинов британского флота» и взять оборону полуострова «в свои руки, приняв турецкие войска на английское жалованье»[1372].

В тот же день, 23 марта (5 апреля), была получена очередная телеграмма Александра II. Он хотел знать: какие конкретные меры приняты главнокомандующим для доставки орудий, мин и других необходимых средств для заграждения Босфора. При этом император решительно торопил главнокомандующего, указывая, что «со дня на день можно ожидать покушения английского флота прорваться в Черное море»[1373]. Трудно сказать, какой информацией пользовался российский император, делая подобное заявление. Распоряжений входить в Босфор, а тем более прорываться в Черное море Хорнби не получал. Положение английских броненосцев в Мраморном море могло изменить только начало русского движения к Босфору. Скорее всего, со стороны Александра II это было неким драматизирующим ситуацию лукавством, имевшим целью дополнительно возбудить активность главнокомандующего.

Николай Николаевич чувствовал, что вся эта масса острейших проблем и огромной ответственности уже ему не по силам. Великий князь не столько испытывал физические недомогания, сколько надломился психологически и решать поставленную императором сложнейшую задачу был не в состоянии. В итоге он воспользовался подсказкой брата и 27 марта (8 апреля) телеграммой известил его: «С нетерпением буду ждать твоего решения о замене меня кем-либо другим и вызова скорее отсюда»[1374]. А за день до этого для доклада императору о положении дел он отправил в Петербург князя Имеретинского.

Но главнокомандующему все-таки пришлось выдвинуться к Константинополю. Однако не во главе армии, а в сопровождении лишь высших чинов армии и взвода конвоя. 29 марта (10 апреля) в 9.15 утра Николай Николаевич отправился в расположение турецких войск с целью убедиться в том, что Савфет-паша и Реуф-паша сдержали данное ему два дня назад обещание прекратить строительство оборонительных укреплений.

При приближении русского главнокомандующего турецкие войска выстраивались впереди своих лагерей и отдавали честь. Вскоре появился и главный «турецкий немец» — Мехмед-Али-паша. Он рассыпался в любезностях и заявил великому князю, что «уже отдано приказание пропускать наших офицеров в турецкое расположение и принимать как представителей дружественной державы; сперва он употребил даже слово союзной, но тотчас же поправился».

Николай Николаевич убедился, что та местность, которую турки начали укреплять, уже сама по себе предоставляла им сильные оборонительные позиции. Это был ряд холмов, постепенно возвышавшихся к Константинополю. Лощины же, наоборот, по мере приближения к столице становились глубже и обрывистее. Местность позволяла выстроить оборону в несколько линий так, что каждая последующая господствовала над предшествующей.

Работы были приостановлены, но ничто не мешало туркам их возобновить. «Единственный недостаток турецкой позиции — это огромное ее протяжение… около 50 верст, — писал великий князь императору 30 марта (11 апреля). — Хотя войск у них собрано и очень достаточно, но обеспечить столь растянутую позицию от прорыва на всем протяжении — все-таки очень затруднительно»[1375].