– Я же просил остаться в машине.

– Почему у вас такая причёска? – щурилась Мэри от головной боли и света, который зачем-то бил в окно.

– Какая такая?

– Вот такая, – изобразила она что-то над своей головой, – идиотская. Вы не детектив, – помотала она головой, – и вы мне не нравитесь.

– Смотри, Глория, тебя раскусили.

– Иди к чёрту, Бенджи. – Глория отстранила Мориса и пошла на актрису.

– Почему вы идёте ко мне? Не подходите! – отстранилась Мэри.

– А почему вы мешаете следствию? За это, между прочим, есть статья! За это же есть статья, Бенджи?

– А почему я должна вам помогать?

– А может, это вы убили Эмму Клетчер?

Внезапная тишина повисла в воздухе. Мэри остолбенела и медленно опустилась на пол.

Эмма приходила к ней перед смертью. Мэри так и запомнила её, в веснушках, белокурую с большеватым, чуть курносым, носом. Ей никогда не доставалось больших ролей, она никогда не была хорошей актрисой, но её убедили в обратном, они умели убеждать.

– Да как вы смеете, я хотела вытащить её, – еле выговорила Мэри сквозь слёзы.

Морис подошёл к актрисе и подал ей руку.

– Прошу вас, мисс, не сидите на полу.

Она поднялась и облокотилась на Мориса. Теперь он не казался ей таким уж противным, от него пахло вафлями и пережаренным кофе. Она уселась в свой ротанговый стул, провалилась в его подушку и долго смотрела на Мориса.

– Вы мне не нравитесь, – опять сказала она, посмотрев на Глорию.

– Глория, пожалуйста. – Морис показал жестом, чтобы та отошла.

Глория хотела было что-то сказать, но подумала, что это лишь помешает делу, потому тихо развернулась и вышла. Это было впервые в её жизни, когда выпирающее негодование не выперло-таки наружу.

– Я могу что-то сделать для вас? – спросил Морис, когда дверь дома захлопнулась. – Чаю, воды, бумажные полотенца?

– Нет, всё в порядке, – успокаивалась Мэри Гринвич. – Это должно было случиться.

– Что именно, мисс?

– Что именно? Вот, – она указала на Мориса, – вот этот разговор – я должна была кому-то рассказать. Знаете, знаете, – заикалась она, – вы когда-нибудь чувствовали себя так, будто наглотались дерьма и никак не можете вытошнить его обратно? Оно так и засело внутри. Можно обмазаться дерьмом, встать и умыться, а можно наглотаться его, и постоянно его чувствовать, и быть постоянно дерьмом.

– Мэри…

– Нет, не перебивайте. Мне надо сказать. Я – дерьмо, – она не переставала плакать, – да, я оно и есть. Но мне разрешили выйти, разрешили, я смогла, а Эмма нет, у неё не получилось, они довели её.

– Они её убили?

– Я не знаю, честно, не знаю. Они не убивали никого, но ставили в такое положение, когда сдохнуть – меньшее из зол, понимаете? Я тоже могла быть на её месте, мне повезло, – она засмеялась и снова заплакала, – если это можно назвать везением. Но по сравнению с Эммой, наверное, можно… Как думаете, детектив?

– Вы молоды, красивы, у вас отличный дом и роли в кино. Я думаю, вам действительно повезло, мисс.

– Да, у меня и правда всё есть, и я особо не жалуюсь, только прошлое не отпускает, если бы можно было всё изменить я бы… я бы не пошла к ним.

– Пожалуйста, мисс, о ком вы говорите?

– Стефан Нильсон, чёртов подонок. Он живёт за городом, в огромном доме. Ненавижу этот дом.

– Вы были там?

– Была, и не только я, все там были. Тебя приглашают на банкет, там будут нужные связи, говорят они, нужные люди, много нужных людей. Все пьют и танцуют… В этом доме так много комнат, этот огромный дом похож на замок. А этот карлик с манией величия отстроил себе замок, с прислугой. У него прислуги больше, чем у королевы. И в этих комнатах, из них же ничего не слышно! В залах идёт банкет. Танцуют, поют, все танцуют, от продюсеров до министров. А в комнатах полно камер, и когда ты оказываешься в одной из них, с одним из них, с любым, кого тебе подсунут, с кем нужно налаживать связи, то тебя не услышат даже, никто тебя не услышит!

Потом тебя приглашают на кастинг, через неделю. Ты приходишь, а там много девчонок, молодых девочек, им уже раздали слова… И ты тоже знаешь слова, и ещё ты знаешь, что, скорее всего, пройдёшь, что, скорее всего, ты уже прошла этот кастинг, в одной из тех комнат, в том проклятом замке. Ты читаешь слова, запинаешься, просишь перечитать, тебе разрешают, ты запинаешься снова. А в комиссии человек пять: продюсер фильма, коммерческий директор, директор по подбору актёров, режиссёр, и этот, от вида которого тебя тошнит, он тоже член этой комиссии. Он тогда останавливает тебя и говорит: «Молодец, девочка, всё хорошо». А ты знаешь, что не хорошо, ты знаешь, что другие прочитают лучше. Но утверждают в итоге тебя. Девчонки из кастинга плачут, завидуют, кто улыбается, поздравляет, но тоже завидует. А ты завидуешь им.

– Вы говорили, в комнатах были камеры.

– Да, – она закивала, – это я потом только узнала, когда хотела уйти от Стефана. А он включил мне эту чёртову запись. И сказал, что покажет её всему миру, если я только вздумаю рыпаться.

– Он сказал, что моя свобода слишком дорого стоит, и мне надо будет нанять дорогого адвоката. Но мне нечего было продавать.

– Но как вы ушли от него?

– Меня заметил крупный продюсерский центр, это случайно получилось. Они взяли меня в свой проект в обход Стефана. И уже сами продюсировали меня.

– Он так легко согласился на это?

– Не думаю, что легко. Они тоже с ним договорились. Они могли договориться с ним.

– Да, я понимаю.

– Но мои записи всё ещё у него, и если они всплывут… Я всё думаю, что он ждёт удобного момента. Он ждёт его.

– Почему вы не обратились в полицию?

– В полицию? – Она рассмеялась. – Я тоже по дурости угрожала ему полицией. А он показал мне на парочку гостей. Они, говорит, в бараний рог свернут всю твою полицию. И тебя заодно. Ему ведь ничего не стоило представить меня наркоманкой или проституткой. И я бы ещё больше опозорилась.

– А Эмма продала два своих дома…

– Да, она дурочка, милая добрая дурочка. Она всё продала, чтобы откупиться, и они отпустили её, на год.

– На год?

– Да, для вида. Как кролика на охоте. А потом опять забрали её своим шантажом.

– Но вас заметил продюсерский центр.

– Да, но Эмма была слабой актрисой, она мало кому была нужна. А им нужны были только её деньги. Талантливые актрисы приносили им деньги, снимаясь в кино, а такие, как Эмма, продавали всё, что могли продать.

– Но это же рабство.

– Да, так и есть.

Она уютно свернулась калачиком, положила руки под голову и уснула в ротанговом кресле, подобно ребёнку в утробе матери, не заметив даже, как ушёл детектив.