пальцем в самое главное, что хочет сказать, никогда не назовёт это конкретным словом. Сей принцип, согласитесь, вполне логичен и убедителен не только в поэзии. Но с большим тактом и чувством соблюдается в японских «коротких песнях» – та́н-ка́ (短歌):

На северном берегу,

Где ветер, дыша прибоем,

Летит над грядою гор,

Цветёшь ли ты, как бывало,

Шиповник, и в этом году?

Это пятистишие написал Исикава Такубоку уже в конце XIX века. Вообще, технически Исикава считается одним из корифеев именно современной танка, но по эстетике, по отношению к ностальгии, боли, страданию, я бы, скорее, назвал его ярко выраженным символистом.

Вот и Алексей Андреев, давая советы, как писать хайку, считает дурным тоном называть своё чувство. «Забудьте о словах «мне плохо, мне больно, мне грустно», – рекомендует он. – Создайте ощущение боли, ощущение грусти. Только тогда вы и выполните свою работу»…

Просто заявив на весь мир: «ах, мне грустно!» – ты ещё ничего не создал, просто информацию сообщил. Ну да, тебе человеку грустно, поняли все вокруг. И что? Где поэзия-то? Никакого искусства, никакой красоты в этом нет!

Ещё одно стихотворение Исикавы – очень показательный пример. Тут нам и хайку, и танка одновременно, разломить пятистишие надвое здесь не составит труда: первые три строки (хокку!) будто являют собой отдельный фотографический снимок:

На северном берегу

Ветер, дыша прибоем,

Летит над грядою гор…

Уже законченная, да ещё и динамическая картина, не правда ли? Но в формате танка это продолжается дальше – и заканчивается вопросом:

Цветёшь ли ты, как бывало,

Шиповник, и в этом году?

Так написал человек, который несколько лет угасал от туберкулёза, не зная, когда он умрёт. Могу ошибаться, но, по-моему, именно кисти Исикавы Такубоку принадлежат самые грустные и трагичные танка чуть ли не за всю историю этого жанра.

* * *

Как я уже отмечал, всегда очень забавно сравнивать, как одно и то же стихотворение переводят разные люди.

Вот Бреславец Татьяна Иосифовна, мой учитель, мой сенсэй непосредственно по древней японской литературе в дальневосточном университете. Я писал у неё диплом по японским символистам начала ХХ в., хотя сама она – теоретик и переводчик именно древней, классической поэзии ва́ка. Того же Мураками традиционно не принимает на дух – как, впрочем, и почти вся наша советская школа японистов. Но пятёрку мне поставила, всё-таки диплом тот получился весьма интересный.

И вот несколько известных переводов Басё.

Алексей Андреев:

Старый пруд.

Лягушка прыгнула в воду.

Всплеск в тишине.

Вот – перевод Веры Марковой:

Старый пруд.

Прыгнула в воду лягушка.

Всплеск в тишине.

Вот – Татьяны Григорьевой:

Старый пруд!

Прыгнула лягушка.

Всплеск воды.

А вот – сам Николай Иосифович Конрад, наш японист-патриарх, «апостол и апофеоз»:

Старый пруд заглох.

Прыгнула лягушка.

Слышен тихий всплеск.

И так далее, это ещё признанные мэтры переводили. А сколько ещё попыток можно найти в интернете – отдельная ярмарка споров, мнений, эмоций и тщеславий…

Так что же именно мы там видим, когда читаем это по-японски? Вглядимся внимательно во все эти 5–7—5:

Фуру́-икэ́ я

Кава́дзу тобико́му

Ми́дзу-но о́то

Фуру – старый, икэ – пруд, я – о! (восклицание);

Кавадзу тобикому – лягушка впрыгивает;

Мидзу-но ото – звук воды.

Это я перевёл совершенно буквально, словно какой-нибудь «гугль-транслейт».

Смотрим сразу на последнюю строку – «Звук воды». Никакого тебе «слышен», никакого «в тишине». У Бреславец, пожалуй, точнее всего. Единственное отступление – «прыгнуЛА». Прошедшего времени здесь нет, всё совершенно нейтрально – прыгаЕТ (причём именно внутрь).

В старый пруд прыгает лягушка…

Лично я бы вместо «прыгает» поставил «сигает» – так оно вроде и ритмичней, и стремительней. Хотя меня могут упрекнуть в излишней, вульгарной «разговорности», ну да ладно.

Но что делать с последней строкой?

Один из лучших вариантов предложил Аллен Гинсберг, который решил: Да просто «бултых» – и всё!

Бултых!

Одним словом схвачены и пространство, и время, и звук. Чем проще, тем идеальнее. По инерции, по привычке всё дообъяснять от себя, мы «наворачиваем красоты»… А надо ли? Может, просто отсечь всё лишнее, вот и будет нам «Мыслитель» Родена?

Но вот какие две особенности стоит учитывать, чтобы даже на русском у таких стихов соблюдался канон: Киго и Кирэ́дзи.

Киго́ (季語) – это сезонное слово, оно должно присутствовать так или иначе. Слово – или словосочетание, дающее понять в какое время года происходит действие. Эти рэнга-турниры могли продолжаться очень долго – и в переписках, в том числе. Один такой турнир мог длиться целый год! И по тому, как менялись описание сезонные слова, – когда цветёт глициния, когда улетают журавли, когда в полях сжигают прошлогоднюю траву и так далее, – можно было понять, какое на дворе время года, а то и месяц.

И второе понятие, Кирэ́дзи (切れ字). Само слово происходит от глагола «киру» – резать, обрывать. Так вот, кирэдзи – это логический обрыв, вовремя оборванная строка, в которой чувство, я бы сказал, проявляется «обнажённым на взлёте». Слово-другое – и пауза, после которой продолжение, но уже с другой стороны, о другом, неожиданный поворот темы или эмоции. Как кульбит в танце – умение резко развернуться в полёте и приземлиться в новой позе, на другой ноге и т. п. Раз уж бултых, так и правда бултых!

Создать такой танец в воображении – большое искусство. Вот что пишет о кирэдзи Николай Леви в статье «Русские хайку»:

«Чтобы хайку читалось легко и естественно, лучше всего делить его на две взаимосвязанные части. Чем дальше они будут разнесены – при внутреннем тяготении друг к другу – тем сильнее будет пробегать ток от одного полюса стиха к другому».

Вот, например, яркое кирэдзи от Ки-но Цураюки (перевод Александра Долина):

Дымкой осенены,

На ветвях набухают бутоны.

Снегопад по весне…

Будто бы, не успев распуститься,

Облетают цветы с деревьев.

Судить, насколько это получилось легко, что и как можно было бы подправить – всегда очень непросто. Но один из вернейших критериев, как с пресловутым «бултых», – лаконичность. Хорошо бы вложить в одно-два слова слово как