народу нужна очень сильная армия, которая всех нас и от Китая защитит, если что, и от дикого Севера.

Вот в этих условиях и было создано знаменитое самурайское сословие – система, которая довольно сильно напоминала наше казачество. Если ты умеешь махать мечом, ты получаешь вот эту землю, а за это защищаешь всех остальных вокруг себя. За это ты нам и служишь, а если придётся – то и голову сложишь, ибо таков кодекс самурайской чести Бусидо́. Первые военные землевладельцы, которые потом и стали самурайским сословием, появились уже в XI в.

Понятно, что на этом фоне «любовь ко всему китайско-буддийскому» стала охладевать, и отношения с Китаем совсем испортились. Что, конечно же, отразилось и на литературе, и на поэзии, в частности, и вообще на письменном языке.

Рождение японской азбуки

Тем не менее, в славную эпоху Хэйан Япония сумела обобщить все прогрессивные знания и навыки, накопленные примерно с VI ст. – и начала уверенно укреплять свою самобытную национальную культуру. А уже к концу ХI в. японцы разработали одну за другой аж две фонетических азбуки – по 50 знаков в каждой – для всех слогов своего языка.

Оба алфавита назывались общим словом кана́ и произносились одинаково, но разделялись по письменному формату на угловатое, печатное «письмо клинком» (ката́-кана) – и округлое, полукурсивное «письмо рукой» (хира́-гана́). Сначала появилась ката́кана, которую ещё называют «мужской» азбукой, – а «женская», хира́гана, появилась ещё лет 20 спустя.

Оба этих алфавита, в синтезе с китайскими иероглифами (от 2 до 3 тыс. знаков) и составляют основу современной японской письменности. Иероглифами, как правило, прописываются корни слов, а для приставок-суффиксов-окончаний используется «мягкая» хирагана. «Жёсткой» же катаканой прописывают иностранные заимствования или акцентируют что-либо в тексте на манер нашено курсива.

Речь идет о полусотне слогов, из которых и состоит вся японская фонетика. Каждый слог – либо открытая гласная, либо звуковая пара согласная+гласная. Единственное исключение составляет последняя буква японского алфавита – носовое «Н».

А – Ка – Са – Та – На – Ха – Ма… – и так далее.

Катаканой эти же слоги пишутся так:

アカサタナハマ・・・

А хираганой – так:

あかさたなはま・・・

При таком подходе, понятно, многих наших звуков у них попросту нет. Но главное – далеко не все их звуки можно передать буквами европейских алфавитов.

Над тем, как это всё записывать, долго ломали голову востоковеды по всей планете. По крайней мере, российские японисты думали об этом более века – вплоть до 1930-х гг. Пока, наконец, Евгений Поливанов не разработал-таки единую систему кириллической записи японских слов.

С тех пор каждое новое поколение японистов то и дело рвётся «оспорить» систему Поливанова, предлагая «усовершенствовать» её так или эдак. Но очень быстро «сдувается». Ничего логически более стройного для записи русскими буквами японских слов даже самые продвинутые наши филологи придумать так и не смогли.

«Мы говорим только необходимыми намёками. Раз они вызывают нужную нам мысль, цель достигается, и иначе говорить было было бы безрассудной расточительностью».

Евгений Дмитриевич Поливанов (1891–1938 гг.) – выдающийся российский и советский лингвист, востоковед, автор первого в мировой науке описания фонологии японского языка. В 1938 г. расстрелян органами НКВД как «японский шпион». Реабилитирован в 1963-м.

* * *

Согласно преданию, катакану в Японии разработали военные, то есть мужчины. Как мы видим, такие жёсткие, рубленые буквы можно легко высекать на земле, мокром песке, дереве – то есть быстро написать любое послание на чём угодно, даже не выпуская оружия из рук.

Но ещё с полвека спустя придворные фрейлины придумали свою, «секретную» хирагану. Просто взяли эти «мужские буквы» и зашифровали их по-своему. Да чтобы не мечом вырубать, а нежной кисточкой так эти ниточки закрутить-замутить, что обычный грамотей и прочесть не смог бы.

Долгие годы мужчины не могли разобрать, о чем они пишут. Даже если их шпион и перехватывал записку, разобрать подобную вязь им было не под силу. В итоге – кто подкупом, кто силой, а кто и своим умом – они эти каракули всё-таки расшифровали. И оказалось, что в быту – не всё же шашкой махать! – пользоваться хираганой куда удобней. Ведь эти знаки можно связывать между собой и писать практически безотрывно, как наши прописи, а то и на скоропись перейти. Катакана же при любом скруглении тут же становится неразборчивой.

В результате самой активной азбукой стала хирагана. А катакана осталась в языке для акцентов и иностранных слов – на манер нашего курсива.

Допустим, «компьютеризация» по-японски будет «КОНПЬЮ: ТА:-КА» (コンピューター化). Английский корень «конпью: та:» пишется катаканой, а финальное «-ция» – чисто японский хвостик – приписывается уже иероглифом.

Собственная азбука дала мощнейший толчок развитию оригинальной японской литературы, и в первую очередь – поэзии, рождаемой из сиюминутности.

Тут уже не то, что раньше – заказали поэту посвятить оду Императору, и какой-нибудь «японский Тредиаковский» при дворе VII в. сидит и долго, с расстановкой, наматывает на кисточку древние китайские иероглифы…

Нет, здесь возникло то, что можно сравнить с фотографией. Эта поэзия очень фотографична, потому что она схватывает ощущение момента. И для этого нужно смешивать время и пространство – то есть письмо должно сливаться с настроением воедино.

Здесь мы встречаем то, что наш великий филолог Михаил Бахтин (1895–1975 гг.) определял как понятие хронотопа.

В любом языке есть свои слова, которые обозначают сразу и время, и пространство. Точно так же, как есть произведения любых жанров, в которых мы чувствуем, как верно схвачен момент. И одобрительно киваем: «Ох, как верно он поймал за хвост и пространство, и время!» А кто-то находит там и третье, а то и четвёртое измерение…

И чем больше всяческих измерений поэт собрал, тем больше у читателя вздрагивает сердце, душа, нутро – пресловутое японское «ко́коро». А если у японца вздрагивает ко́коро, то и наступает дзэнское просветление – сатори. Как там у Станиславского – заставьте моё сердце встрепенуться, иначе я вам не поверю…

По приказу императоров лучшие из этих стихотворений начали собирать в поэтические антологии. Сначала там были представлены как придворные поэты, так и балующиеся поэзией вельможи-аристократы. Тематика у этих стихов была пейзажно-абстрактна и оторваны от реальной жизни. Но постепенно это новое веяние разошлось волнами и в среде обычных горожан. В городской среде стали популярны собрания «ута́-ка́й» – поэтические встречи по случаю знаковых событий или сезонных праздников – Новый год, любование луной, сакурой и т. д. А любители ощущений «погорячей» собирались на конкурсы «ута́-авасэ́» – поэтические турниры между двумя командами по сочинению «моментальных стихов» – на тему, которую организаторы всякий раз объявляют отдельно.