на подводную скалу. Он жадно хватал воздух широко раскрытым ртом, а Сосновский подошел, взял его за голову и резко обрушил ее вниз на свое колено. Уголовник ахнул и свалился на землю, зажимая лицо руками.

– Еще увижу в городе – кишки выпущу всем троим, – резко бросил Сосновский и удалился, оставив после себя два разбитых лица и одну сломанную руку.

Сегодня по плану Коган и Сосновский должны были посидеть вечером в ресторане, соря деньгами. Деньги были казенные, выделенные как раз на оперативную работу. Цель – привлечь к себе внимание блатного контингента. Пусть пройдет слушок, что появились какие-то залетные, сорят деньгами, держатся нагловато, самоуверенно. Нескольким агентам уголовного розыска недавно подсунули ориентировки с плохими карандашными рисунками физиономий. И сказали, что в городе объявилась жестокая банда, чтобы обратили внимание. Оперативники хорошо знали, кому показывать ориентировки и среди кого распространять информацию. Эти агенты работали «и нашим, и вашим». И нужная информация уже через сутки попадет к авторитетным ворам в городе.

Карев поставил своих оперативников в ресторане и возле него таким образом, чтобы в случае заварушки, а она должна была произойти обязательно, группа могла уйти, а преследование уголовников, если таковое будет, можно было отсечь. Каким-то образом Кареву удалось договориться с милицией, чтобы сотрудники, не зная ничего об операции НКВД, подтянули к ресторану несколько патрулей. Правда, из-за милицейских патрулей уйти группе будет сложнее, но цель стоила такого риска. Хотя Кареву пришлось бы потом вытаскивать из милиции задержанных членов «банды Седого».

Сосновский и Коган заняли столик почти у самого окна. С одной стороны, за спиной у них была капитальная стена, так что с тыла не зайдешь, а с другой стороны, под боком был как бы запасный выход в виде окна в полный человеческий рост. Несмотря на то что на столе у этой парочки стояли и водка, и коньяк, и три вида вина, они больше налегали на еду, чем на алкоголь. Несколько раз за вечер к столику подсаживались раскрашенные подвыпившие дамочки с сигаретами в длинных мундштуках и просили прикурить. То Сосновский, то Коган извлекали из карманов дорогие солидные зажигалки и давали дамочкам прикурить. Самым неопытным взглядом можно было легко понять, что такие дорогие зажигалки не идут этим людям. Такими зажигалками пользуются офицеры с погонами, на которых красуются большие и очень большие звезды, и гражданские в очень дорогих костюмах и с личными шоферами. Коган и Сосновский, одетые опрятно, но явно недорого, такими зажигалками пользоваться не могли. Если только они не ворованные или не полученные в результате грабежа.

Дамочки с удовольствием бы задержались за столиком двух неулыбчивых мужчин, потанцевали бы с ними, а потом и не прочь были бы пригласить мужчин к себе, если они, конечно, не захотят отправиться в гостиницу. Но Коган и Сосновский своевременно пресекали все эти поползновения со стороны женщин, не давая повода надеяться на легкую любовную поживу и материальное вознаграждение.

– Обратил внимание, откуда пришла рыжая и куда вернулась? – спросил Сосновский, обсасывая перепелиное крылышко.

– Странная компания, – кивнул Коган, откинувшись на стуле и поднеся к носу бокал с вином. Он больше нюхал его, чем пил.

Компания за столом, куда вернулась женщина, подходившая и просившая Сосновского прикурить, была действительно странная. Из шестерых человек в ней были две женщины. Эта рыжая лет тридцати и другая матрона лет пятидесяти, густо и нелепо накрашенная. Это видно было даже через три ряда столиков. И четверо мужчин были примечательными. И прежде всего потому, что они были очень разными, до такой степени разными, что непонятно, что же их связывает, что их привело отдыхать и расслабляться вместе, в одной компании.

Худой седовласый пожилой мужчина с колючими глазами и сломанным кривым носом. Угрюмый толстяк с двумя подбородками и лысым черепом, который он все время с недовольным видом протирает платком. Серым и не чистым. И два парня лет по двадцать пять. Один одет в приличный костюм с широким коротким галстуком. Ботинки у него начищены так, что смотреться можно. А второй, долговязый, в рубашке-косоворотке под ношеным пиджаком с мятыми лацканами. И все они молча пили и только глазели по сторонам.

– Тут таких еще две, – заявил Сосновский. – Не считая, конечно, нас с тобой. Вон, посмотри, у самой двери трое сидят, водку пьют. Я бы подумал, что они выход держат, контролируют, но пьют они как звери. Может, там вода вместо водки и видимость одна, что напиваются?

– А еще кто? – хмыкнул Коган, потягивая вино и шаря по залу глазами, по столикам, по танцующим парам. – Вон те? Двое мужчин и две женщины?

– Ну да, – согласился Сосновский, отодвигая тарелку и вытирая губы платком. – Мужчины с достатком, с положением, я бы сказал, судя по внешнему виду и манере держаться. А спутницы у них – пробу ставить негде. Я бы понял, если бы это были девки, а то ведь бабам сильно за сорок, накрашенные лярвы! Эти мужики могли бы и помоложе, и посимпатичнее спутниц на вечер найти. Ряженые тоже, как и их бабы?

– Манеры и одежда часто выдают людей, которые хотят выглядеть прилично, – согласился Коган. – Придется на всякий случай иметь в виду и этих, кем бы они ни были. Ну что, начнем спектакль?

– Да, пожалуй. Надеюсь, люди Карева на месте. Как и договаривались, держи окно. Если что, уходим через стекло, главное, не дать им сообразить, что мы уходим. Все-таки смущают меня эти ребятки у двери.

Сосновский поднялся и пошел между столиками. Он давно приметил эту женщину. Она сидела в компании двух мужчин, внешним видом похожих на бухгалтеров средней руки. Скромный стол, скромная выпивка. Неудивительно, если дама окажется сестрой одного из мужчин, и не более того.

– Прошу простить, – искренне извинился Сосновский, понимая, что этим людям он тоже вечер немного испортит.

Хотя особенно извиняться не стоит. Проводить время в ресторане, когда в стране разруха, когда идет война, когда гибнут люди, сражаясь с врагом и защищая Родину, мягко говоря, неэтично. Пусть даже и здесь, в глубоком тылу.

– Вы позволите пригласить вашу даму на танец? – вежливо осведомился Сосновский.

Женщина вздрогнула и испуганно вжалась в спинку стула, глядя беспомощно на своих спутников. Сосновский удовлетворенно хмыкнул. Сделать страшное лицо ему удалось. Лица мужчин сделались напряженными, тот, что сидел ближе к женщине, положил свою руку ей на локоть и недовольно сказал:

– Простите, она не танцует.

Но Михаил продолжил свой спектакль, мысленно извинившись перед женщиной. Он схватил ее за локоть, рывком поднял на ноги и, подхватив