– Купились, как вы думаете? – задумчиво спросил Буторин. – К чему нам теперь готовиться, какая будет их реакция?

– Купились, Витя, купились, – уверенно ответил Коган. – В принципе по типажам там все четко и недвусмысленно. Мы же два часа наблюдали за залом. Кто, как и откуда. Этот со сломанным носом и его толстый приятель сидели с охраной и бабами. И их ребята расположились ближе к выходу. Еще одна компания, тоже блатные, те из другой группы, другой банды. Они не реагировали, но видели все, как из амфитеатра. От них информация о беспределе чужаков тоже пойдет. Ну а этих мы разозлили, с кем Миша сцепился. Главарю пулю в плечо всадил. Обидно это, очень обидно. Будут они нас искать, предъяву делать будут. Мы же в чужом городе куролесим, а тут свои смотрящие, свой надзор, свои пастухи.

– Надо Кареву описание дать этих типов из ресторана. Пусть справки наведет, кто это был. Наверняка у него словесные портреты есть на главарей городских банд и уголовных группировок.

Инженер Никифоров постоял посреди комнаты, прислушиваясь. Конструкторы почти все ушли отсыпаться после авральных работ, когда засиживаться приходилось за полночь. В испытательной лаборатории возились техники. Там готовили стенд с электрическими схемами на завтра для проведения испытаний. Главный инженер уехал к военным. Выждав еще пару минут, Никифоров медленно двинулся в сторону «библиотеки». Вот и железная дверь секретного отдела. Прикрученная крышка от бутылки, заполненная пластилином, и веревочка на двери. Это для того, чтобы опечатывать на ночь дверь. Окошко в двери приоткрыто, в щелку виден лишь слабый свет. Значит, Каплунова возится с документами, заносит в реестры вновь поступившие. Никифоров тихонько постучал в окошечко.

– Кто там? – тут же отозвался женский голос. – Чего на ночь глядя надо? Домой идите, домой, завтра с утра выдам.

– Лиза, это ж я, – приоткрыв окошечко, громко зашептал Никифоров. – Открой, Лиза!

– Вася, ну что ж ты со мной делаешь, – заволновалась Каплунова, подходя к двери. – Ну нельзя же, ты знаешь. Ведь за такое с работы могут выгнать, а то и в органы попадешь по подозрению, Васенька…

– Ну что ты, Лиза, – масляным голосом зашептал Никифоров. – Ну кто же узнает. Тут уж и нет никого, и к тебе никто не придет, не пустишь ты никого, права нет зайти. Так и не узнает же никто. Ну, открой, глупая, извелся весь я по тебе, сладкая.

– Ох, что ты со мной делаешь, Васенька, – почти простонала женщина. – Не могу я противиться тебе, уж больно и самой-то хочется. Может, пришел бы ко мне вечерком попозже, уж я бы тебя, как ты хочешь, ублажила…

– Открывай, терпения нет, – дрожащим голосом потребовал мужчина, и внутри щелкнула задвижка.

Дверь приоткрылась, Никифоров проскользнул внутрь, и дверь сразу закрылась, щелкнул замок. Схватив женщину, инженер прижал ее к стене возле двери и начал жадно целовать лицо, шею, его руки метались по телу «библиотекарши», жадно сжимали ее грудь. Каплунова только шептала: «Васенька, ну не надо, ну зачем здесь, Васенька, ну ведь узнает кто, неприятности будут… ох…»

Ее ноги задрожали и бессильно подогнулись, когда Никифиров стал задирать подол ее платья. Ощутив его горячие нетерпеливые и такие желанные ладони на своих бедрах, женщина уткнулась в его плечо лицом и только стонала, возбужденно дыша. А инженер лапал, ласкал ее ноги, тихо рыча от возбуждения. Вот его руки с женского животика скользнули в теплые рейтузы.

– Ах, Вася, – простонала Каплунова, – нет сил никаких уже… Что ж ты творишь со мной!

И он подхватил ее со спущенным до колен бельем и усадил на стол, судорожно начал расстегивать свои брюки… приподнял ее ноги, подхватив их под колени…

Кирю вывели из-за решетки и усадили на табурет посреди комнаты. Он посмотрел на окно, за которым кружился снег. Где-то ржала лошадь, смеялись дети. «Деревня, что ли, – подумал Киря с тоской. – Крепко я попал в этот раз, ох крепко. Если уголовка ради меня такой спектакль устроила, то все серьезно. Нет, не ради меня, ради еще чего-то. Эх, из-за этого серьезного не пришили бы меня, как свидетеля. Кто их знает, что там у них в головах в этой уголовке. Прикажут им, и кончат они меня тут же». Киря сидел и с тоской смотрел на свои худые ступни в грязных носках, то и дело трогая пальцами шею и затылок, где все еще болело после удара.

С улицы вошли двое незнакомых мужчин и, посматривая на арестованного, не спеша сняли полушубки и повесили их на гвозди у двери. Сразу видно, что начальники. Эти решение принимать будут. Остальные, что его тут в доме караулят, мелкие опера, видать. А эти пришли, которые в чинах.

Мужчины, с шумом двигая стулья и потирая руки с мороза, уселись напротив Кири, рассматривая его. Один плечистый, с широким лицом, с густыми волосами, зачесанными назад. Второй помельче, но тоже крепкий мужчина. Волосы седые, пострижены ежиком. И глаза холодные. Киря поежился от его взгляда и снова стал смотреть в пол. Страх нарастал постепенно. Киря боялся, что страх скоро заполнит его изнутри всего полностью, и тогда… черт его знает, что тогда случится, истерика, припадок или он в окно выбросится прямо на стекла. И этими стеклами себе вены порежет!

– Ну вот что, Хлебников, – с усмешкой заговорил широкоплечий мужчина, закинув ногу на ногу. – Вляпался ты в нехорошую историю. Причем во всех отношениях нехорошую. И уголовный мир на тебя зол и разыскивает тебя. Ведь остались там недалеко от железной дороги два трупа. Трупы тех людей, кто выследил музейное историческое золото и похитил его после бомбежки. И мало кого интересуют нюансы, Хлебников. Два трупа грабителей есть, а золота нет. А потом появляешься ты и торгуешь его посреднику. Некрасиво, не понимают тебя твои дружки-корешки. Есть опасения, что два мокрых дела на тебя повесят. Кто там будет разбираться, убивал ты их или нет. Свидетелей-то не имеется.

– Но я же и правда никого не убивал, – судорожно пожал плечами Киря. – Я же взял, когда они оба мертвые были.

– Почти, – вставил седовласый, с нехорошими глазами мужчина. – Почти мертвые. Один умер через пятнадцать минут, второй через два часа в больнице.

– Но я же не врач, я не могу определить, умер или нет. Они там поубивали друг друга, а я…

– А ты решил поживиться, – усмехнулся широкоплечий. – Уголовный мир не простит, что ты взял у них то, что принадлежит им, а