— Все хорошо, ступайте, — проговорила она, поднимаясь с кровати.

В комнате было темно, и только легкий ветерок колыхал занавески на приоткрытом окне. Моника встала и босиком прошла к двери. Нужно посмотреть, как там Эмиль. Не разбудила ли она своего ангелочка?..

Мальчик спал, подтянув ноги к груди и сложив руки под головой. Он был такой хорошенький и нежный! Такими рисуют детей на пасхальных открытках. Как же хотелось верить, что у него все будет хорошо.

Тревога витала в воздухе. Моника не слишком интересовалась политической обстановкой, однако то, что Стефан теперь не появлялся целыми неделями, ее пугало. Да и слуги. Они переговаривались, когда думали, что их не слышат, говорили о том, что совсем скоро все изменится… Нет, конечно, она не верила, что их чудесный, создаваемый с трепетом и любовью мир рухнет. Такого не может быть. Но к чему этот страшный сон про собственное бессилие? Моника доверяла снам и боялась их.

— Мы справимся, мы со всем справимся, мой ангел! — шептала она осторожно, чтобы не разбудить спящего сына, прикасаясь к его мягким кудрям. — Вот вернется твой папа — и все будет хорошо.

Постепенно Моника сама поверила собственным словам, а страшный сон отступил, как отступает ночная мгла под натиском лучей утреннего солнца.

Но на этот раз утро обмануло.

Звонок раздался на рассвете, оборвав все надежды на лучшее.

«Герр Рихтер погиб на благо Рейха… Мы почтим его память… Верный сын отечества…» — эти слова доносились до сознания, словно сквозь вату. Моника слышала их, но не понимала, отказывалась понять. Стефан не может погибнуть! Он не бросит ее и сына! Только не сейчас, когда все вокруг слишком страшно.

Трубка выпала из руки и ударилась об пол, но Моника этого не замечала. Она медленно, словно сомнамбула, прошла в комнату и остановилась перед шкафом с куклой. Зачем-то взяла ее в руки и заглянула в ярко-синие глаза.

— Мы с тобой отомстим! — пробормотала Моника, прижимая к груди свою точную копию. — Вот увидишь! Обязательно отомстим!

— Мама, это папа звонил? Он к нам едет? — Эмиль, убежавший от няньки, дергал мать за подол платья, но она не замечала этого, судорожно гладя куклу по волосам и бормоча непонятные, словно страшное заклинание, слова.

Наше время, середина мая

— Как хорошо, что с тобой все в порядке! — Ник обнял меня, и я, наконец, действительно почувствовала, что все теперь будет хорошо. Страх и напряжение последних дней отступили, как море во время отлива. На берегу моей души остались покореженные волнами валуны и скелеты моих опасений, а над всем этим засияло сапфировое небо его ясных глаз.

— Не понимаю, это все так странно, — пробормотала я, тайком наслаждаясь теплом его тела.

— Все закончилось, не переживай, — он коснулся губами моей макушки, и я вздрогнула. Не знала, что это так приятно, когда тебя просто целуют в макушку. — Все хорошо, — он прижимал меня к себе бережно, словно ребенка, и целовал так нежно, что я теряла голову.

Не помню, как мы оказались в постели, торопясь, словно боялись упустить каждую секунду, словно старались возместить проведенное друг без друга время. Я прижималась к нему, растворялась в нем, вцепившись в его плечи пальцами. Если бы я могла обвиться вокруг него, как шелковая лента, чтобы никогда не размыкать объятий. А он смотрел мне в глаза, дыша со мной в одном темпе. И это было так чудесно, как и при нашей первой близости. Ник словно являлся частичкой меня, и совершенно невероятно, что раньше мы могли жить, не зная, не чувствуя друг друга.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил он очень мило, как-то очень по старинке, когда мы, не насытившись еще друг другом, ведь насытиться невозможно, но все же разомкнули тесные объятья, а я легла на его плечо, осторожно обнимая по-настоящему близкого мне мужчину.

— Конечно, — прошептала я. Как будто можно дать другой ответ… Но спохватилась: — А твои родители? И ты моих совсем не знаешь!

— Мои родители умерли, — его голос звучал сдержанно, но я догадывалась, чего может стоить такая вот невозмутимость. — А твоим я надеюсь понравиться. Ведь их мнение для тебя важно?

Он чуть отодвинулся и посмотрел на меня.

Конечно, сейчас мне было важно только то, что думает обо мне Ник, и если он не понравится дедушке или родителям — очень плохо, однако данный факт не станет препятствием нашим отношениям. Я, в конце концов, имею право на личную жизнь и собственный выбор.

— Мой дедушка ученый-ядерщик, — заговорила я, прикрыв глаза, — он умный и серьезный человек, в нашей семье его слово главное. Ты понравишься ему, если будешь собой, таким, как есть… Только… — я замялась, — лучше не упоминай, наверное, про кукол. Дедушка не любит их, кажется, считает, что это не для взрослых людей. Его отец — забавно, его звали так же, как тебя, Николаем, — в свое время работал в наркомате тяжелой промышленности. Дед гордится этим и говорит, что продолжает его дело.

— А твой отец? — уточнил Ник.

Я покосилась на него. Он облокотился о подушку и выглядел расслабленным, в то же время было заметно, что он очень внимателен и спрашивает не машинально, не из вежливости, а действительно слушает и запоминает.

— Мой отец долгое время занимался бизнесом, однако лет семь как прогорел. Он всю жизнь спорил со своим отцом, с дедушкой, хотел идти собственным путем, но теперь работает по дедушкиной протекции.

— И чем занимается?

— Закупает оборудование, всякие мелочи… Лучше не упоминать про его работу.

— Я понял, — серьезно кивнул Ник. — Бабушка жива?

— Да, к счастью, — я улыбнулась. — Бабушка Лена — бывший костюмер на «Мосфильме». Обожает все красивое и яркое, ты ей понравишься, это точно.

— А мама?

Он, похоже, хотел знать о моей семье все.

— Мама не работает. Ей ты тоже понравишься, потому что для нее самое главное — это мои интересы. Я люблю тебя, значит, она тебя примет.

Я так легко произнесла эти слова «я люблю тебя», что сама испугалась этого. А он… Он меня любит? Почему он не сказал это прямо?

Но, досадуя на свою мнительность, я мысленно велела себе прекратить самокопание. Ник попросил меня стать его женой — не это ли лучшее признание в любви? Настоящий мужчина и должен быть сдержанным, это нормально.

— Можно взглянуть на твоих родных? — спросил тем временем Ник.

— Сейчас покажу фотки. У меня даже старые отсканированные есть… — Я неохотно поднялась с постели и включила ноутбук.

Ник поднялся одним быстрым, грациозным движением, словно хищник, и я заметила, что на боку у него длинный тонкий шрам. Аппендицит вырезали? Наверное, спрашивать я не стала, сочтя неуместным. Как-нибудь потом, при случае, тем более что, похоже, Никлас не хотел его демонстрировать.

Он очень внимательно, с явным интересом, посмотрел фотографии.