Потом мы начинаем делиться первыми впечатлениями о явившихся к нам на остров мужчинах.

«Шумные». «Скользкие».

Грейс от отвращения морщится. Все мы сравниваем их с Кингом – это единственная для нас точка отсчета, наш критерий безопасности мужского начала. Все они ниже его ростом, отмечаю я. Положительное это качество или нет? Меньшие тела вроде бы меньше поглощают воздуха. Волосы у них на висках все время влажные от пота. Я держу при себе, что я чувствую, когда рука Ллеу оказывается рядом с моей или когда я наблюдаю, с какой грациозной легкостью разбегаются его кисти, играя на пианино, – но я думаю об этом, все время об этом думаю, и я в ужасе от самой себя!

Скай тоже вставляет свое словечко: «Дружелюбные», – и Грейс сразу ощетинивается.

– Легко быть дружелюбным, когда тебе чего-то надо, – говорит она сестренке. – Посмотрим, покажутся ли они тебе такими же дружелюбными, когда захотят перерезать тебе горло!

– Грейс! – возмущенно протестуем мы. – Они не станут этого делать!

Она лишь вскидывает руки, даже не глядя ни на одну из нас.

Когда мать решает нас помиловать и отпустить, предварительно тронув ладонью наши лбы, чтобы пощупать температуру, и объявив, что теперь мы здоровы, – я очень долго стою под душем. Обеими руками намыливаю волосы и ради искупления позволяя попадать пене в глаза. Наконец растираюсь уже изрядно поношенным полотенцем и намазываю ноги густым, пахнущим ванилью кремом, который отдала мне Грейс еще несколько месяцев назад. Его привез ей из последней своей поездки Кинг. Сестре он оказался не нужен, а мне, она знала, он понравится.

– Зачем тебе это надо? – спрашиваю я себя.

Нехорошая привычка разговаривать сама с собой прицепилась ко мне несколько месяцев назад, когда Грейс стала все больше меня сторониться, на долгие часы запираясь у себя в комнате за соседней дверью и с каждой минутой неуловимо меняясь.

Теперь, когда нам доходчиво напомнили, что именно поставлено на карту, мама разрешает мужчинам находиться вместе с нами в комнате отдыха. Мы с сестрами устраиваемся на продавленном посередине диване. Скай едва не висит на Грейс, я усаживаюсь в уголке, подтянув одно колено к груди и делая вид, будто вышиваю. Когда никто на меня не смотрит, я просто тыкаю иголкой в ткань, на самом же деле снова наблюдая за Ллеу и Гвилом. Мужчины играют в карты, оживленно кидая их на стол, и масти так быстро мелькают у них в руках, что их почти не различить. Мальчик, выиграв, радостно смеется, и отец шутливо поддает ему кулаком по руке. Мягко и нежно. «Отец», – с тоскою проносится у меня в голове, и я так крепко сжимаю руки, что вышивка падает из рук.

Получается, это «лечение любовью» так ничего мне и не дало. Ллеу подносит ко рту стакан с водой; на лоб ему падает прядь темных волос, и он сразу откидывает ее назад. Глотая, на мгновение прикрывает глаза. Я тоже на секунду опускаю веки. Мать и Грейс вяжут полосатые вещички для будущего новорожденного, а Скай играет сама с собою в «ниточку», растягивая красную хлопковую нить между зубами и большим да указательным пальцами. Ну по крайней мере хоть сестры у меня обрели какое-то умиротворение.

Когда Ллеу выходит из комнаты, я сразу чувствую себя обездоленной. Отправляюсь в ванную, чтобы омыть лицо холодной водой. «Вот дурочка, – говорю я себе. – Ничего ж не выйдет».

Однако, когда я выхожу из ванной, он тут как тут – стоит в коридоре, приникнув к окну, которое открыто во всю ширь. За ним, четко проступая по мареву уходящего знойного дня, стелется с соснового леса туман.

Несмотря ни на что, я порой все же осмеливалась верить в то, что ко мне однажды придет любовь, что она непременно меня отыщет. Что она явится ко мне с океана или по воздуху. Что ее выбросит на берег, как какой-то редкостный обломок пластика, исписанный обрывками слов. Или что я подплыву на лодке к самой границе и каким-то образом вдохну это в себя. Я всегда жила надеждами. «Горький оптимист», – назвала меня однажды Грейс. Видимо, произносилось это как ругательство.

Ллеу, похоже, ничуть не удивлен моему появлению. Подняв в знак приветствия ладонь, он малость подвигается, давая мне тоже место у окна. Я пристраиваюсь рядом с ним у подоконника и чуть не наполовину высовываюсь наружу. Он спрашивает меня про горы. Их едва видно сквозь собирающиеся над лесом облака, они очень далеко отсюда.

Я не знаю, о чем с ним говорить, не представляю, какими речами можно его заинтересовать. Он спрашивает, смогли ли бы мы поехать у них погостить – но ведь у них там полно зверья, способного кого угодно растерзать, да и по-любому этого никак не сделать, так что я ничего не могу тут обещать. Мне совершенно нечего ему предложить.

– Ваша мать довольно свирепо с нами держится, – говорит мне Ллеу. – Но ты-то ведь ничего против нас не имеешь, правда? – Он протягивает руки в окно. – Уверен, ты и мухи не обидишь.

Однажды, помнится, нас едва не растерзал волк. Кинг перерезал ему горло, а потом вывесил его шкуру в лесу – в назидание другим волкам. Выглядела она как гигантская хищная птица, застигнутая в полете. С рыжим мягким подшерстком на брюхе, что со временем побурел. Кинг держал там шкуру, пока она не истлела, после чего срезал ножом.

Мне слышно, как позади меня, в комнате, отчетливо переговариваются сестры – наверное, опять о чем-то споря. Их голоса звучат мне упреком: я должна быть там, рядом с ними. Вместе мы в безопасности. Присутствие других – тоже своего рода защита.

Мужчина всем телом подается ко мне ближе, и я тоже придвигаюсь к нему. Почему бы нет? Я ничего не могу с собой поделать. Теплый запах его кожи окатывает меня волной.

Ллеу поворачивается посмотреть на меня. Пол-лица у него остается в тени, рта почти не различить.

– Знаешь, ты очень красивая, – тихо произносит он.

У меня словно что-то застревает в горле. Протянув руку к моему лицу, он убирает прядь волос мне за ухо, после чего разворачивается и уходит по коридору обратно в комнату отдыха, не сказав больше ни слова.

Я иду налить себе стакан воды и пью его в одиночестве в потемках кухни, глядя, как проплывают на фоне луны ночные облака. Потом выхожу в сад и поворачиваю к пляжу. Иду, пока не начинаю чувствовать под ногами песок, там сажусь куда придется и наискось зарываю в него руки, как будто пытаясь там укорениться.

Море неподвижное и гладкое, лишь тоненькая каемка пены видна там, где оно встречается с берегом. Мне хочется, чтобы Ллеу пришел сюда за мною следом, но это, разумеется, невозможно.

Когда-то давно я три недели держала у себя под кроватью крольчонка. Жил он в коробке из-под обуви, и я нежно его любила. Но мать однажды утром обнаружила его, прибираясь в моей комнате. Кинг вынес крольчонка в сад и убил его, крепко придавив ногой, а потом с силой ткнул меня лицом в землю, влажную от сыплющейся с неба мороси.

Подобная жестокость со стороны отца, который, помимо всего прочего, был все ж таки мужчиной, казалась самым крайним средством. По-видимому, даже тогда мое стремление к любви подвергало риску всю нашу семью. Матери пришлось дезинфицировать всю комнату, нося по ней докрасна раскаленную сковородку с солью. Я наблюдала тогда за этим через замочную скважину и будто сейчас вижу, как она размеренно и величаво, вся в белом, перемещается от одного угла спальни к другому.