– Спасибо, Хейя.

* * *

Иногда, когда других нет, я беседую с Тимом. Он в журнале давно и из всех сотрудников наименее противный. Я его расспрашивала о случае с Андреа. Он сказал, что из-за интрижки шефа натерпелись все. Андреа раньше была душой компании, веселая, а потом переменилась. И все из-за своего честолюбия.

– Даже имя свое стала произносить как-то нараспев.

– А с Кэти они ладили?

– Да вроде бы. Пока Андреа не возомнила, что она пуп земли.

Тим оглянулся на кабинет Филипа. Дверь была закрыта.

– При шефе, – сказал он, – эту тему лучше не поднимать.

* * *

Вечер был теплый; я опустила верх у машины и поехала в Ричмонд, посидеть в парке. Я сюда часто езжу. Здесь так тихо. Высокие старые деревья замерли. Ни ветерка, даже верхние ветви не шелохнутся. Дети разошлись по домам. Здесь растут три серебристые березы – они стоят треугольником. Их стволы цвета слоновой кости – все словно в отметинах от лошадиных копыт – светятся в вечерних сумерках. Еще лучше эти деревья зимой, когда листьев нет, и на фоне свинцового неба вырисовываются лишь изящные ветви.

Есть в Кэти какая-то жизненная сила. Провал на заседании правления совершенно выбил ее из колеи, но потом она воспрянула духом. Во время нашей беседы она была вполне жизнерадостна. Наверное, родители в детстве ее любили и привили ей чувство уверенности. Потому-то она и не замечает окружающих ее опасностей. У них с Филипом нелады. Она может привлечь на свою сторону сотрудников, а я – Филипа.

Рядом неловко приземляется большая ворона. Сидя на траве, начинает разглядывать свои маслянистые крылья, копается клювом в перьях – энергично, почти сердито. Затем поднимает голову и опять взмывает в небо. Я сижу до темноты.

Не поеду этим летом в Финляндию. Моя мать – как черная ворона. Будет долбить меня клювом, и без того слабую. Я скучаю по отцу. Скучаю по Арво. Больше всего скучаю по Маркусу.

Июнь

Когда я родилась, папа в умилении сказал:

– Она похожа на сморщенную оливку.

– Нет-нет, – запротестовала мама, не поняв юмора. – Наша маленькая paloma…[4]

Это стало у нас семейной шуткой; отсюда же и мое довольно забавное имя – Катерина Палома Олив.

Моя мама Луиза – португалка. В Лондон она приехала в конце шестидесятых и встретила тут папу. Она и познакомила его с оливками. Папа родился и вырос в Норфолке, а в те времена там едва знали, что это такое. Зимой – морковь, лук, турнепс, брюква, летом – салат, помидоры, огурцы. Вот для него оливки и были верхом экзотики, почти как моя мама.

Мама – женщина яркая, порывистая. Папа ее обожал, да и сейчас обожает. Бывали и у них трудные времена. Когда мне исполнился год, маме поставили диагноз: рак шейки матки. Матку пришлось удалить.

Папа очень боялся, что она умрет, и он останется с годовалой малышкой на руках. Но боги сжалились, и мама выздоровела – болезнь ушла навсегда.

Мама была убита горем: она больше не сможет иметь детей. Она мечтала о большой семье. А я стала единственным и обожаемым ребенком.

Мамина болезнь изменила отношение отца к жизни. У него убавилось честолюбия, он стал находить удовольствие в простых вещах – полюбил готовить, гулять, проводить время с семьей. В детстве я каждое лето и почти все рождественские праздники вместе с родителями ездила в Португалию. Для мамы это было самое счастливое время. А когда папа ушел на пенсию, они там поселились. Папа сделал это ради мамы.

* * *

Мы с Билли высадились в лиссабонском аэропорту Портела. Шла последняя неделя июня – в Лиссабоне в это время чудесно. Я заметила, что когда выходишь из самолета, запах уже другой – у каждой страны есть свой неповторимый запах. Я люблю запах Португалии – сладковатый, с пряной ноткой.

Родители встретили нас в аэропорту, и после бурных объятий мы поехали к ним. Лиссабон – приятный город, ему удалось не раздуться до огромных размеров и сохранить прежнее очарование. По дороге я показывала Билли желтые трамваи. Когда он подрастет, обязательно его покатаем.

В детстве родители возили меня на желтых трамваях – смотреть шествия в честь разных святых; таких праздников было много. Меня пугали огромные деревянные статуи, которые носили по улицам, особенно та, что изображала дьявола. До сих пор помню черные рога и жуткий оскал страшной, разрисованной красным рожи.

Моя бабушка очень серьезно относилась к понятию греха. О дьяволе она говорила так, будто это реальный персонаж, с которым можно столкнуться в любое время. К этой встрече нужно быть готовым, и лучшая защита – молитва и четки.

Иногда с нами ходил и папа, хотя он отнюдь не религиозен. Он человек покладистый и крайних взглядов не признает. Чтобы мне было лучше видно, папа сажал меня на плечи. По улицам несли огромные деревянные фигуры, и мне очень нравилась красивая женщина в белой кружевной мантилье. Впереди шествия всегда шли барабанщики, которые исступленно колотили в барабаны. Мы провожали процессию до главной площади. Зимой еще и жгли костры; огонь разводили под нарастающий грохот барабанов и радостные крики толпы.

Затем папа подводил меня к уличным прилавкам с засахаренными орешками. Когда продавец потряхивал на большом противне орехи и покрывал их слоем карамели, в воздухе разливался чудный аромат. Папа покупал мне пакетик орехов, и я всю дорогу ими хрустела.

Бабушка была женщиной суровой; думаю, мама боялась ее не меньше, чем любила. Порой мне кажется, что мама уехала в Англию, желая избавиться от бабушкиной нежной, но деспотичной заботы. Конечно, они не могли ужиться вместе. Я слышала, как бабушка говорила маме, что та неправильно меня воспитывает. Да еще маму угораздило выйти замуж за англичанина – не католика.

По мере того как мама становилась старше, тяга к родному городу и вере усиливалась, и теперь она, конечно, была счастлива там жить.

* * *

Окна в квартире родителей выходят на реку Тежу. Большой балкон – их любимое место, они там почти всегда и завтракают, и обедают, и ужинают. Над ним растянут некогда синий холщовый навес. Он выгорел почти добела и стал похож на старый парус; у стульев из рафии уютно прогнулись сиденья.

После полудня мы сидели на балконе и неспешно поглощали свинину с моллюсками – carne de porco à Alentejana,[5]– одно из коронных маминых блюд. Потом она сказала: «Тебе нужно поспать». И я на два часа отправилась в постель, закрылась ставнями от слепящего солнца, а родители вместе с Билли пошли гулять по мощеным улицам Лиссабона.

Вечером я помогала маме готовить ужин. Она выложила на сковородку большой кусок соленой трески, а меня попросила начистить и нарезать чеснока. Потом налила нам по стакану белого вина, присела рядом со мной к столу и спросила: