– Д-зебрый день! – кокетливопричмокивая, приветствовал Шмыгликов дядю Германа. – Над-зеюсь, мы неопод-зяли? На вашей Рюблевке такие пррь-обки!

– Ничего страшного… Вы почтивовремя! – сказал дядя Герман.

Телевизионщики деловито прошли по квартире.

– Снимать будем здесь… Все поместятся, исвет естественный! – решил бородатый оператор, кивая на большой диван, накотором Таня недавно читала письмо Баб-Ягуна.

– Хород-зе, я согласен. Только сюда нужнопринед-зсти стол. И еще какой-нибудь д-зветок в горзд-ке. Мне нужно где-нибудьспрятать бумад-зку с моими вопрёсами, – томно сказал ведущий.

Дядя Герман поспешно закивал.

– Нинеличка, принеси, пожалуйста, двацветка! Я свою бумажку с ответами тоже спрячу! – попросил он.

– Вот этого не надо! Все должно бытьед-зтественно! Вы же у себя дома! – запротестовал Шмыгликов.

Пока оператор, руководимый тетей Нинелью,перетаскивал стол и приносил цветы, знаменитый ведущий плюхнулся в кресло инадул щеки. Гример тотчас запорхал вокруг с кисточками и пудреницей.

Тем временем дядя Герман извлек откуда-товазочку с ирисками и поставил ее на стол рядом с Таней.

– Попробуй только сболтнуть что-нибудьлишнее! Сиди и ешь конфеты! И не вздумай выпускать таксу! – вполголосапрошипел он.

– А они не отравленные? – неудержалась Таня.

– Я с тобой после поговорю, – дядяГерман слегка позеленел и заулыбался так ласково, что Тане просто стало жутко.

Вскоре началась съемка. Таня сидела с таксойна коленях и жевала ириски, как ей велели. Ириски были не отравленные, но затотакие липкие, что она и рта не могла открыть: зубы зацементировались насмерть.Так вот в чем состояло коварство дяди Германа!

– Д-зравствуйте, д-зорогиетелед-зрители! – ослепительно улыбаясь, затараторил Шмыгликов. – Мы находимсяв гостях у видного политика, прод-зцветающего бид-знесмена депутата ГерманаНикитича Дурнева и его д-замечательной семьи. Герман Никитич, не представитенам ваших домочад-зцев?

Дядя Герман начал многословно представлятьПипу и тетю Нинель. Таня особенно не вслушивалась в его слова, но вздрогнула,когда он неожиданно произнес ее имя.

– А это Таня Гроттер! Сиротка, котораяживет у нас вот уже десять лет… Очень сложный ребенок! Нам подбросили ее,ха-ха, в футляре от контрабаса… – сказал дядя Герман.

Бородатый оператор мгновенно направил на Танюобъектив своей камеры.

– Д-зя? Ее род-зители былимуд-зыканты? – оживился Шмыгликов.

– Да где им! Наверняка нашли футляр напомойке! – фыркнула тетя Нинель, но тотчас, спохватившись, быстро добавила:– Но все равно мы любим эту девочку как родную. А с моей дочерью Пипой онивообще лучшие подруги.

Услышав такое, Пипа яростно чихнула. Таня же,чьи зубы все еще были склеены предательской ириской, смогла только протестующезамычать.

Ведущий осторожно выдвинул из-за цветкабумажку.

– Что это д-зя чудная сябака в руках увашей водз-питанницы? – спросил он, благоразумно не пытаясь погладитьтаксу.

– Это Полтора Километра! – сказалдядя Герман.

– Какое оригинальное имя! –восхитился Шмыгликов. – Я внимательно ц-ледил за вашей предвыборнойкомп-янией. Это было так необыд-цно. А где сейчас ваши крёлики?

Дядя Герман замялся.

– Они за городом… Мы их часто навещаем!Герману очень тяжело без своих пушистиков, но он старается, – пришла емуна выручку тетя Нинель.

Внезапно такса, давно дожидавшаяся подходящегослучая, ловко перескочила с Таниных колен на стол и схватила зубами страницы свопросами ведущего. Это была ее любимая игра: держать что-нибудь в зубах и неотдавать.

– Мой текст! Она его вд-зяла! –жалобно воскликнул Шмыгликов.

– Это чужая бумажка! Нельзя ее брать!Отдай папочке! – приказал дядя Герман, энергично пытаясь отвоевать у таксылистки.

Это была уже серьезная ошибка. Если бы дядяГерман сделал вид, что бумажки никому не нужны, такса сама отпустила бы ихчерез минуту. Теперь же Полтора Километра намертво сомкнула челюсти. Онасобиралась сражаться до конца, и тетя Нинель это верно уловила.

– Герман! Лучше давай унесемсобачку! – предупреждающе проворковала она, но самый добрый депутат ужевошел в раж.

– Отдай! – шипел он. – Ты,вермишель длинная! Чисто конкретно говорю! Ты на кого в натуре наехала?

Но не тут-то было. Рыча, такса уперлась лапамив стол и не отпускала. Вырывая листки, вспыливший Дурнев вскочил и сталраскручивать собаку над головой.

– Не надо! – взвизгнула Пипа, нобыло уже поздно.

Страницы с треском порвались, а ПолтораКилометра, загребая лапами, шлепнулась точно на голову ведущему.

– Мой парик! Выключай камеру! Она сорветмой парик! – испугался Шмыгликов и, бестолково замахав руками, нечаяннотолкнул стол.

Тяжелый стол ударил дядю Германа под коленки.Самый добрый депутат потерял равновесие и со всего маху плюхнулся на диван,просевший чуть ли не до пола.

А еще секунду спустя дядя Герман взвылнечеловеческим голосом и подскочил к потолку.

– Я ранен! Ужасная боль! В меня стрелялиснайперы! Хуже, я сел на иголку! – застонал он.

Тетя Нинель с Пипой кинулись к дяде Герману.

– Герман, не волнуйся! У тебя нет дажекапельки крови! – осмотрев его, успокоила супруга тетя Нинель.

– В самом деле? А что же тогда меняукололо? – не поверил дядя Герман.

Но еще раньше, чем он это произнес, Танявспомнила про золотую стрелу купидончика, спрятанную между диванными подушками.Если дядя Герман укололся этой стрелой, он непременно в кого-то влюбится, но вотв кого?

Тем временем с Дурневым определенно что-топроисходило. Вначале он посинел, затем побагровел, затем перед глазами у негозапрыгали пухлые красные сердечки, а в груди сладко закололо.

– Я умираю! Мне конец! – простоналон, сползая на пол.

– Снимай, снимай все, кроме меня! Этобудет сенсация! – прикрывая ладонью лысину, крикнул Николай Шмыгликовбородатому оператору.