– Ну все, все, успокойся, – Сталин приобнял главу советского правительства и повел обратно в дом. – Так ты понял, что я хотел до тебя донести? Чем ты от Литвинова отличаешься? – Молотов промолчал, не мог отдышаться. – Преданностью, несомненно. Но еще исполнительностью. Ты всегда все делаешь, что велено. И не задаешь лишних вопросов. Прикажу тебе, допустим… – в глазах вождя нехорошо полыхнуло, – супругу твою арестовать[22]. Не сомневаюсь, что исполнишь. И преданность сохранишь. Верно?

Молотов чуть не споткнулся на пороге и упал бы, не поддержи его вождь.

– Ладно, не отвечай. Это я так… Для примера. Пока не собираюсь. Давай выпьем. Согреться надо. А вообще все хорошо. Правильно мы тогда рассчитали, в 1938-м. Думали, что Мюнхен – наше поражение, а в действительности это была наша победа, хотя и не всем очевидная. Чего мы добились?

– Ну, – замялся Молотов, не зная, что ответить. Потом нашелся. – Определенности, вот чего.

– Да, – подхватил Сталин, – но не только. Мюнхен полностью дискредитировал демократов, этих англичан и французов. Обосрались они, слабину свою показали, позором себя покрыли. Союзника своего сдали и ни хрена взамен не получили. Нас обидели… Эти спесивые аристократы и месье. Нос воротили. Кто я для них? Недоучившийся семинарист, даже бандитом меня называли.

– Сами они бандиты! – в гневе воскликнул Молотов.

– Бандиты, этого у них не отнять. Но с лоском, с фанаберией. По чести говоря, далеки они от нас, Молотушкин. Может, оно и к лучшему, что не сладилось у нас с ними. Трудно большевикам находить общий язык с лордами и пэрами. А вот Гитлер…

Сталин сделал паузу и испытующе посмотрел на Вячеслава Михайлович, как бы ожидая: сумеет верный соратник закончить его мысль? Поймет, что это за мысль? Мыслит ли соратник в унисон с вождем? Это была своего рода проверка, Молотов сразу догадался. Но не рискнул сказать что-то определенное. Ограничился тем, что с видимой значительностью и раздумчивостью произнес:

– Да… Гитлер на них не похож. Гитлер другой…

Сталин усмехнулся в усы, даже подхрюкнул от удовольствия. Нравилось ему поддразнивать и «проверять на всхожесть» своих ближайших товарищей. Наблюдать, какими они пугливыми становятся, опасаясь разойтись во мнении с вождем.

– Он не просто другой. Он очень похож на нас. Из простой семьи. Своим горбом на хлеб зарабатывал. Фронтовик. Выбился на самый верх, потому что отстаивал революционные идеи, созвучные настроениям масс. И не боялся драться за них. Социалист, неважно, что национал… Всех крупных банкиров и промышленников прижал к ногтю, взял их за горло железной рукой.

– Не зря мы пошли с немцами на сближение.

– Ну, с выводами торопиться не будем. Пока складывается. Только не забывай, что сходство – это еще не доказательство любви. Они стали подбирать к нам ключики, потому что им выгодно тогда было, после Мюнхена. И нам показалось выгодным. Гитлеру с этого момента англичане и французы стали ни к чему. Отыгранная карта. Он на Польшу нацелился. А чтобы с ней разделаться, ему кто был нужен? Мы. И он к нам начал ластиться. Не сразу, понятное дело. И мы не спешили. Спешить было нельзя…

Шаг навстречу

Мюнхенское соглашение, казалось, должно было резко ухудшить советско-германские отношения, однако прошло немного времени и стало ясно: картина иная. 10 августа 1938 года, когда нарастала политическая конфронтация между Москвой и Берлином, в полпредство в Берлине явился Шуленбург. В беседе с Астаховым он подтвердил «в целом отрицательное отношение правящих кругов к развитию отношений с СССР», однако с оговоркой. «Но из этого есть два исключения: Гитлер и Геринг. Для них теперешнее состояние отношений не есть постоянный факт, не подлежащий изменению»{146}.

Сказанное могло охарактеризовать и подход Сталина, который с легкостью жертвовал принципами, если цель оправдывала средства. Мюнхен стал для него колоссальным унижением, и в этом он винил не Германию, а Великобританию и Францию. Что немцы? Они не обманывали, а четко и открыто следовали своему курсу. А вот французы сжульничали, предали своих партнеров по договорам взаимопомощи, Москву и Прагу. Англичане всю эту комбинацию ловко срежиссировали, без них удалось бы убедить французов выполнить свои обязательства.

Предателей следовало наказать и сыграть с ними такую же «шутку», какую они сыграли с СССР. Отчего было снова не попробовать навести мосты с Берлином за счет интересов западных демократий?

После Мюнхена это становилось реальным, ведь и нацистские лидеры смотрели дальше текущей конъюнктуры, оставляя простор для маневра. Чтобы добиться своего, они не гнушались никакими средствами. В том числе временным сближением с ненавистными им коммунистами.

Ближайшей целью была Польша, и пока было неясно, удастся ли Гитлеру взять ее под свой контроль. Пробным шаром должна была стать реакция поляков на немецкие требования о передаче Германии Данцига (Гданьска) и прокладке через польскую территорию экстерриториальной автострады и железной дороги, которые бы соединили основную часть Германии с Восточной Пруссией.

С октября 1938 года в польско-германских отношениях все отчетливее звучали враждебные нотки. В Берлине активно использовали в своих интересах антипольские настроения украинских националистов. Центром этой деятельности стала Вена, откуда велось пропагандистское вещание украинских радиостанций на Польшу. На протесты Варшавы немцы отвечали, что они обращаются к услугам украинцев исключительно для борьбы против СССР{147}.

Примерно так же, как Шуленбург, рассуждали некоторые иностранные дипломаты в Берлине. Болгарский посланник Прван Драганов говорил, что, как только «встанет проблема коридора и Познани»[23], немцам придется задуматься о коренном улучшении отношений с СССР. Болгарин был убежден, что «переменить антисоветские установки Гитлер сможет за 24 часа, т. к. военные и промышленники и сейчас поголовно стоят за сближение с СССР, а среди черно– и коричневорубашечников авторитет Гитлера настолько силен, что они примут от него любую установку»{148}.

Несколько фактов.

В октябре 1938 года Шуленбург проявил беспокойство в связи с тем, что двустороннее соглашение о товарно-платежном обороте истекает 31 декабря, а перспективы заключения аналогичного соглашения на следующий год пока неясны{149}. Эту тему он регулярно поднимал и в последующие месяцы, вплоть до 19 декабря, когда соглашение продлили.

В октябре немцы содействовали освобождению советских моряков, интернированных в Испании франкистами. Речь шла о членах команд теплоходов «Комсомол» и «Смидович» («Комсомол» потопили, а «Смидович» был захвачен).

15 октября при встрече с исполнявшим обязанности заведующего Вторым Западным отделом Григорием Вайнштейном Шуленбург сообщил, что капитан «Смидовича» Глотов вот-вот будет освобожден, и немцы хлопочут «в направлении» освобождения последних семи человек из команды «Комсомола». Конечно, ничего не делалось просто так и соблюдался принцип «услуга за услугу». Советские власти в ответ освобождали из тюрем немецких граждан (не всех) и разрешали им выезд в Германию{150}.

Берлин снял запрет на вывоз в СССР цейсовского оборудования, а Москва перестала чинить препятствия транзиту германских грузов в Иран{151}.

По случаю годовщины Октябрьской революции в полпредстве по обыкновению был устроен торжественный прием. На него пригласили весь дипкорпус, высокопоставленных нацистских чиновников, которые откликнулись на приглашение. Безошибочный показатель улучшения