срока, указанного Бенешем. Время на ответ имелось, однако он не понадобился. Через 45 минут поступила телеграмма, аннулировавшая предыдущую. Александровский докладывал о том, что в чехословацких верхах, где шел напряженный и острый обмен мнениями относительно поисков выхода из кризиса, победила примиренческая точка зрения:

Бенеш больше не настаивает на ответе на свой последний всплеск потому, что правительство уже вынесло решение принять все условия. Занятие Судетской области германскими войсками начнется завтра утром{144}.

Суммируем причины, побудившие Прагу отказаться от борьбы. Бесспорно, сыграли свою роль противоречия в чехословацких верхах, отсутствие единого мнения относительно целесообразности опоры на СССР. Прага так и не обратилась к Москве с официальной просьбой о помощи, без реверансов и ссылок на Францию и Лигу Наций. Это объяснялось вполне понятными опасениями, что смычка с Советами станет вызовом не только Германии, но и всему Западу. Заместитель начальника генштаба чехословацкой армии генерал Карел Гусарек информировал Александровского 30 сентября или 1 октября:

В Мюнхене Гитлеру удалось убедить Чемберлена и Даладье, что в данной ситуации большой опасностью для Европы является не он, а СССР объективно является большевистским форпостом и может сыграть роковую роль поджигателя новой войны. Следовательно, это убеждение явилось не формальным, а фактическим созданием блока четырех против СССР. Если Чехословакия сегодня будет сопротивляться и из этого проистечет война, то она сразу превратится в войну СССР со всей Европой. Возможно, что СССР и победит, но Чехословакия так или иначе будет сметена и будет вычеркнута с карты Европы. Эти утверждения сыграли крупную роль в деле прямого решения правительства»{145}.

Однако если бы СССР проявил твердую готовность предоставить военную помощь инициативно, невзирая на предательство Франции, итоговая картина могла оказаться другой. Разумеется, при сложившемся раскладе Москва ставила бы на кон неизмеримо больше, чем Прага, но на то она и Москва… Это тоже был способ выдвинуться в первый ряд европейских держав, чего так хотелось Сталину. Правда, более рискованный по сравнению с другими, вот почему вождь от него отказался.

Два вождя

– Этот твой Александровский – смелый. Слишком смелый и… недалекий. Раз так упорно настаивал на том, что противоречило нашей линии. – Сталин выбил трубку о массивную хрустальную пепельницу, не заботясь о том, что часть пепла просыпалась на скатерть. Эка важность. Подотрут. Вооружившись щеточкой, ершиком и другими специальными инструментами, принялся чистить трубочную чашу и чубук.

В этот раз вожди беседовали на даче Сталина в Кунцеве. Зима еще не кончилась, снаружи прихватывал морозец. А в помещении было тепло и уютно.

– Литвиновская креатура, – хмыкнул Молотов. – Из этих… Не рабочая косточка. Из тех, которые лучше нас во всем разбирались. Так думали. Свое мнение имели. Он еще книжонку успел тиснуть: «Угроза Чехословакии – угроза всеобщему миру». Ее потом изъяли.

– Читал, – обронил Сталин. – Кстати, неплохая. О том, как мы хотели помочь и не смогли из-за англичан и французов. Мысль верная. Но изъяли правильно. Другие авторы имеются.

– Глупец, – развел руками Вячеслав Михайлович. Дескать, жаль, что Александровский таким оказался. Был бы поумнее…

– «Недалекий» не значит «глупец», – поправил Сталин. – Возможно, совсем не глупец. Возможно, прекрасно видел, чего мы хотим, к чему стремимся, и намеренно пытался помешать. Повлиять на наш курс. «Недалекий» – потому что не понимал, что ничего из этого не выйдет. Зря старался этот твой Александровский.

– Говорю же, не мой он, – забеспокоился Молотов. – Литвиновский. Я его уволил из наркомата. Когда Гитлер Чехословакию окончательно захватил, в Праге полпредство ликвидировали. Вернулся Александровский, рассчитывал на новое назначение, Литвинов ему Варшаву или Бухарест сулил… А я взял и уволил.

Сталин в полуулыбке дернул щекой.

– Уволил, значит…

– Да, и документ сохранился, – с удовлетворением заявил Вячеслав Михайлович. – Там я четко написал: «Надо бы тов. Александровского уволить из НКИД». Вот и выставили. Как прочих. Ты же знаешь, Коба, я этот наркомат основательно почистил. Чтобы блестел во славу советской внешней политики и дипломатии.

– Как твоя лысина.

Молотов озадаченно вскинул голову, машинально почесал кожу надо лбом.

– Вижу, не понял. – Сталину нравилось озадачивать своих ближайших сподвижников. – Я украсил твою мысль метафорой. Твоя лысина – вещь простая и понятная, без извилин и оттенков. Вот и НКИД таким же станет. Или уже стал. Блистающим. Одна линия, и достаточно. Партийно-государственная.

Возникла пауза. Сталин взял трубку, принялся заново набивать ее табаком.

– Знаешь, Молотушкин, чем ты отличаешься от Литвинова?

– Ну, – замялся Молотов и выпалил наугад: – Преданностью?

– Почти. Пойдем прогуляемся.

Сталин накинул шинель, Молотов – пальто, и они вышли на воздух. Двор был расчищен от снега, в центре стояла елка, украшенная гирляндами из разноцветных лампочек. Лампочки горели, как и мощные фонари, установленные вдоль забора.

– С Нового года стоит, – с нежностью произнес Сталин. – Добрые чувства внушает. Я сказал не убирать. Но сейчас пора, конечно. На днях. Лошадку видишь?

На лошадку Молотов сразу не обратил внимания. Обыкновенная деревянная лошадка-качалка, такие детвора обожает. С чубом, веселой мордой, вся в яблоках, с нарисованным седлом.

– Это для тебя, Молоткастый, – ласково сказал Сталин. – Садись – и по кругу. Кровь разогнать в жилах, чтобы настроение стало совсем хорошим.

Вячеслав Михайлович растерялся.

– Но как… Это же детская игрушка… А я тяжелый… Еще раздавлю. И потом, на ней качаться надо, не ездить…

– Вот непонятливый! – повысил голос вождь. – Смотри, рассержусь. Ты жопой своей каменной не дави, пружинь. И подпрыгивай. В прыжке как Чкалов полетишь. Прыгнул – и полетел. Представь, что на линию Маннергейма скачешь. Или летишь. Вперед! Пошел!

Молотов втянул в себя воздух, словно набирался храбрости. Аккуратно опустил зад на седло, но весь свой немалый вес с ног не переносил. Затем скакнул. Раз, второй, третий… Сталин принялся хлопать в ладоши и приговаривал: «Ай да нарком! Ай, буденовец! Вот молодец!» С восторгом наблюдал, как глава внешнеполитического ведомства прыгал по двору, зажав между ног детскую игрушку.

– Шибче! Шибче! – Сталин вошел в раж и хлопал все ритмичнее и быстрее. – Аллюр три креста! За нашу советскую родину!

Нарком набрал такой темп, что шляпа свалилась у него с головы и лысина, приглянувшаяся вождю, призывно и разноцветно засияла в свете фонарей и гирлянд. Полы длинного черного пальто развевались у него за спиной не хуже чапаевской бурки. Похоже, нарком вошел во вкус и не собирался останавливаться. Но всему приходит конец, и в какой-то момент лошадка не выдержала перегрузок, несмотря на старания ездока не слишком давить на ее круп. После очередного прыжка жалобно хрустнула, треснула, и Вячеслав Михайлович кубарем покатился по двору.

Сталин в упоении захохотал. Наверное, был доволен, что у придуманной им шутки получилось такое завершение. Но спустя несколько секунд перестал смеяться, подошел к наркому, помог ему встать и очистить пальто от снега.

– Что, славно покатался, Молотильник? – похлопал он товарища по плечу. – Не век же тебе за столом сидеть, бумажки перебирать да писать. Бодрее стал, здоровее.

Вячеслав Михайлович этого не замечал. Он судорожно дышал, сопел и подергивался всем телом. Возможно, казалось